Не все дети в Оленьем замке были темноглазыми и темноволосыми, со смуглой кожей, но большинство ее ровесников окажутся именно такими. И если она не вырастет достаточно быстро, чтобы сравняться с ними по размерам, если останется крошечной и бледной, что тогда? Какое детство у нее будет?

Словно ледяной ком сгустился у меня в животе, и холод просочился до самого сердца. Я придвинулся еще ближе к Молли и моему ребенку. Они теперь обе спали, но я нет. Бдительный, как сторожевой волк, я легко накрыл обеих рукой. Буду ее защищать, пообещал я себе и Молли. Никто не посмеет над ней насмехаться. Даже если придется сохранить ее в тайне от всего внешнего мира, я буду ее оберегать.

Через десять дней после того, как наш ребенок появился на свет, я наконец-то решил, что должен покаяться перед Молли. Страшно, но никуда не денешься, и откладывать на потом нет смысла – легче не станет.

Поскольку мы с Неттл не верили в беременность Молли, то не поделились этой новостью ни с кем, кроме близких членов семьи. Неттл сообщила братьям, но лишь в том смысле, что их мать стареет и ее разум начал затуманиваться. У парней было полным-полно своих забот, а в случае Чивэла это означало трех малышей, жену и имение, за которым надо было следить. Все они были так заняты собственными жизнями, женами и детьми, что лишь опечалились ненадолго по поводу возможного старческого безумия своей матери. Они были уверены, что Неттл и Том обо всем позаботятся, да и в любом случае чем мог любой из них помочь, если их мать начала терять разум? У молодежи в ходу вежливо мириться со старческими слабостями своих родителей. И теперь надо было как-то объяснить им ребенка. И не только им, но всему остальному миру.

Я справлялся с этой трудностью, сделав вид, будто ее не существует. Никому за пределами Ивового Леса ничего не сказал. Даже Неттл не сообщил новость.

Но теперь мне предстояло признаться в этом Молли.

Я подготовился к этому делу. Собрал в кухне поднос, куда положил ее любимые маленькие сладкие печенья и поставил блюдце с густой сладкой сметаной и малиновым вареньем. Добавил большой чайник свежезаваренного черного чая. Заверив Тавию, что вполне способен сам отнести поднос, я отправился в детскую Молли. По пути я выстраивал свои доводы, словно готовил оружие для битвы. Во-первых, Молли устала, и я не хочу, чтоб ее беспокоили гости. Во-вторых, девочка такая крошечная и, вероятно, слабая. Молли сама сказала мне, что она может не выжить, и, конечно, лучше оберегать ее от беспокойства. В-третьих, я никогда не хотел, чтобы кто-то возлагал на нашу дочь обязанности, которые потребуют от нее чего-то большего, нежели быть собой… Нет. Этим доводом делиться с Молли не стоило. По крайней мере, сейчас.

Я сумел открыть дверь комнаты, не уронив поднос. Осторожно поместил его на низкий столик, а столик передвинул к креслу Молли, ничего не опрокинув. Она держала малышку на плече и что-то напевала, поглаживая ее спинку. Мягкое платьице дочери спадало на пол, а ее руки затерялись в рукавах.

Молли зажгла свечу из жимолости; от нее в комнате пахло остро и сладко. В маленьком камине горели яблоневые поленья, и другого света не было: от этого комната казалась уютной, как деревенский домик. Молли радовалась нашему благополучию, возможности не тревожиться постоянно из-за денег, но так до конца и не привыкла к жизни благородной дамы. «Я люблю заботиться о себе сама», – говорила она мне неоднократно, когда я намекал, что ее новое положение предполагает личную горничную. Более трудной работой по дому, мытьем и выбиванием пыли, готовкой и стиркой, могли заниматься слуги. Но Молли сама выбивала пыль и подметала в нашей спальне, расстилала на постели свежее, высушенное солнцем белье или согревала перину перед очагом в холодные ночи. Хотя бы в стенах той комнаты мы были, как и прежде, Молли и Фитц.

Ширмы с троецветками передвинули, чтобы они ловили и удерживали тепло очага. Горящие поленья тихонько потрескивали, и в комнате плясали тени. Девочка почти уснула на руках матери, когда я закончил двигать столик.

– Что это? – спросила Молли с удивленной улыбкой.

– Я просто подумал, что мы могли бы немного посидеть и отдохнуть и, возможно, съесть что-нибудь сладенькое.

Ее улыбка сделалась шире.

– Даже не знаю, чего мне хотелось бы больше!

– Как и я.

Я осторожно сел рядом с ними, стараясь не потревожить Молли. Заглянул ей за спину, посмотреть на крошечное личико дочери. Красное, бледные брови сосредоточенно нахмурены. Ее волосы были всего лишь клочками пуха, ногти – меньше рыбьих чешуек, и такие же нежные. Я замер ненадолго, глядя на нее.

Молли взяла печенье, окунула в малиновое варенье и добавила сверху немного сметаны.

– Запах и вкус лета, – сказала она через минуту.

Я налил нам обоим чая, и его аромат смешался с запахом малины. Я взял себе печенье и куда более щедро зачерпнул варенья и сметаны, чем Молли.

– Верно, – согласился я.

Некоторое время мы просто сообща наслаждались едой, чаем и теплом камина. Снаружи шел легкий снег. Мы были здесь, внутри, в безопасности и в тепле, как в логове. Возможно, лучше поговорить с ней завтра…

– В чем дело?

Я изумленно уставился на свою жену. Она покачала головой:

– Ты дважды вздохнул и поерзал, как будто у тебя блохи, а чесаться запрещено. Давай выкладывай.

Это было все равно что срывать бинт с раны. Чем быстрее, тем меньше боли.