– Ладно, обыскивайте. Это пустая трата времени и сил, но мне нечего скрывать.

Возможно, так оно и было. Эксперты не нашли ничего подозрительного. Ни крови, ни частиц кожи, ни волос, ни химических элементов, которые свидетельствовали бы о том, что он чистил машину. Не было и отвратительного трупного запаха.

У детективов отлегло от сердца, когда не нашлось ничего, что указывало бы на несение доктору Шарбонно физических повреждений. В то же время они остались с пустыми руками. Все их вопросы остались без ответов.

Найт заговорил снова:

– Он не потребовал ни адвоката, ни ордера на обыск. Тебя это не беспокоит?

– А тебя беспокоит, как я вижу.

– Точно. Такой парень, как он, хладнокровный, сразу бы пришел с адвокатом.

– Но у него достаточно здравого смысла, чтобы понять: это только привлечет наш интерес к нему.

– Может быть, и так. Но для меня все это только подтверждает, что он заранее знал: мы ничего не найдем в его машине. Так что если муж и убил жену, то он оставил ее на месте преступления. И еще…

Грейндж даже застонал при мысли о том, что найдется еще один аргумент в пользу Джефа Сюррея.

– И еще, – продолжал Найт, – он сразу отдал нам свой мобильный телефон.

– Это увертка.

– Едва ли. Выражение лица подтверждало его неудовольствие. Джеф не слишком упорно спорил с нами для человека, которому необходимо скрыть убийство своей жены.

– И что это значит? – спросил Грейндж.

– Это значит, что он либо невиновен и только выглядит виноватым, либо он чертовски умен.

– Я склоняюсь к последнему.

– Я тоже. Но мы должны расколоть его.

Грейндж постучал по столу ластиком на конце карандаша.

– А что, если эта Элис ближе дружит с ним, а не с Эмори?

Найт накрутил резинку на палец.

– Связь на стороне? У Джефа?

– Ты думаешь, это для него слишком низко?

– Нет, я просто не могу представить, что ему хватит чувств или тока крови, чтобы возбудиться.

– Для некоторых мужчин это не вопрос плоти.

Обдумав слова коллеги, Найт склонил голову к плечу.

– Возможно. Тогда это власть, контроль.

– Жестокость.

– Я старомодный. Я люблю плоть.

Грейндж улыбнулся, потом снова стал серьезным.

– За прошедшие дни, – он заглянул в свои записи, – они созванивались пять раз.

– Элис хороший друг и клиентка.

– С которой он разговаривает поздно ночью? И рано утром?

– Джеф объяснил эти звонки. Элис тревожится об Эмори. «Очень сильно тревожится». Это я цитирую его слова.

Грейндж кивнул.

– Она в любом случает тревожилась бы.

– В любом случае?

– Если она друг им обоим, то в данных обстоятельствах она бы беспокоилась за них обоих. И очень беспокоилась бы. Но она бы беспокоилась и в том случае, если бы ее любовник избавился от жены – знала об этом Элис заранее или нет, неважно – чтобы дать им возможность быть вместе.

Найт секунд десять обдумывал эти слова.

– Завтра, пока я буду нянькой при Джефе, ты поедешь в Атланту, встретишься с соседями Элис и спросишь, были ли у нее посетители в пятницу и субботу, когда Эмори уехала из города.

Грейндж усмехнулся.

– Ставлю двадцатку, что возле ее дома видели шикарную машину Джефа с кожаным салоном, сделанным на заказ.

– Док?

Эмори склонила голову к руке, лежавшей на ее плече, и потерлась о нее щекой.

– Ты просыпаешься или продолжаешь спать?

– Гм?

Эмори медленно проснулась и открыла глаза. Кисть руки, к которой она прижималась щекой, принадлежала мужчине в вязаном свитере, чьи широкие плечи закрывали от нее потолок.

Он склонился над ней, его лицо было совсем близко. Отсветы огня в камине делали черты резче, подчеркивали высокие скулы и сильный подбородок, высвечивали серебристые нити в его волосах, делали глубже складки вокруг рта и накладывали таинственные тени вокруг глаз.

Эмори отчаянно хотелось, чтобы он поцеловал ее.

Мужчина убрал руку и отошел от кровати. Эмори села. Жалюзи на окнах были все еще закрыты, но по их краям не было дневного света. Одуревшая после сна и дезориентированная, она спросила:

– Который час?

– Шесть тридцать вечера. Ты проспала почти весь день.

– Не могу поверить, что я так долго спала.

– У тебя выдалась тяжелая ночь. Я не знал, стоит тебя будить или нет.

– Я рада, что ты меня разбудил.

– Твои легинсы, – он протянул их ей.

Эмори откинула одеяло, встала и отправилась в ванную. Она воспользовалась туалетом, надела легинсы, прополоскала рот и провела рукой по волосам, которые, высохнув, приняли весьма причудливую форму и спутались, потому что она легла спать с мокрой головой.

Когда Эмори вышла из ванной, мужчина стоял перед книжными полками, изучая корешки. Она подошла к камину и проверила майку и куртку.

– Все еще мокрые, – сказала она. – Мне придется еще какое-то время поносить твою рубашку.

Мужчина не ответил. Он явно что-то обдумывал, и Эмори захотелось нарушить молчание.

– Честно говоря, я не в лучшей форме. Я не пользовалась увлажняющими средствами три дня. У меня на голове солома. Если бы ты увидел меня в нормальном виде, ты бы меня не узнал.

Стоя к ней спиной, он произнес:

– Я бы узнал.

Мрачный тон и отстраненность предполагали подтекст в этой простой фразе. И когда Эмори поняла смысл, осознание того, что он отвергает ее, навалилось на нее с такой же тяжестью, что и его куртка накануне.

– Но этого никогда не случится, верно? Как только я окажусь дома, мы никогда больше не увидимся.

– Да.

Он ответил прямо. Не придумывал никаких условий. Он объявил об этом, как об окончательном решении.

Эмори не знала, что сказать. Но даже если бы она знала, то едва ли смогла бы произнести хотя бы слово. Горло у нее перехватило от эмоций, которые ей не следовало бы испытывать. При мысли о возвращении домой ей следовало бы испытать чувство облегчения и счастливого предвкушения. Вместо этого она испытала отчаяние.

Разумеется, как только она вернется к своей жизни, она справится с этой глупой и необъяснимой печалью. Она любит свою работу и своих пациентов. Впереди ее ждет марафон. На нее рассчитывают люди. Как только она попадет домой, у нее не будет свободного времени. Ей придется сразу вернуться к делам и наверстать упущенное время, то время, которое она провела в этой хижине.