На пожарище сбежалась половина деревни. Родственники Овсовых пытались урезонить буянов, но те отмахивались топорами до тех пор, пока не стало понятно, что спасать в горящем доме уже некого. Пожгли они пятнадцать душ, одних детей у Овсовых было девять.

А самое страшное, что пожар тушить не давали. Кожемяка зарубил двух баб, которые пытались тушить пожар.

Вот и схватились Сундуковы за ножи да топоры. Подняли убийц на вилы.

Их родственники вступились, кто-то выстрелил. Тут и завертелось.

Убивали все. И бабы, и старики со старухами, и дети, кто постарше.

Всю ночь резали, жгли, кое-кто и постреливал. Не жалели никого. Ни себя, ни соседей.

К утру в деревне остались только мертвые и несколько сумасшедших баб. Остальные – кто убежал из деревни и замерз в снегу, кто, подхватив нехитрый скарб, рванул куда глаза глядят, а кто и с ума съехал.

От этого рассказа у солдат и командиров волосы встали дыбом, а дед спокойно рассказывал, периодически прихлебывая явно холодный чай из кружки.

– Вот так-то вот, – закончил свой рассказ старик. – А вы все никак не успокоитесь. Вам воевать только. Сеять-то, поди, уже разучились? – Дед сплюнул на пол, после чего взял тряпку и, нагнувшись, стер плевок.

– Дед, а ты-то как жив остался? – спросил кто-то из солдат.

– А я, милок, испугался и в лес сбежал. У меня тут коровка недалече. Корову подоил, сена задал и утром домой пошел. Принес молочка внучатам, а поить-то и некого. Можа вы, служивые, молочка отведаете? Чего пропадать-то ему?

После этих слов все бросились на улицу. Солдат и их командиров рвало. Желудки освобождались от намека на содержимое.

Потом, когда отдышались и покурили, решили вернуться в дом.

Однако солдат, шедший первым, едва зайдя в горницу, застыл столбом. После того, как его отпихнули, все увидели старика, который висел в петле, в красном углу. Веревку он накинул на крюк в потолке, видимо, самый крепкий в доме, с которого свисала лампада.

Так они и висели под образами – старик и лампадка, которая еще немного померцала и погасла.

Видимо, Бог совсем покинул это место.

Сообща вынули старика из петли, положили на лавку и вышли на двор.

Опять молча покурили, поглядывая по сторонам.

– Что делать будем, подпоручик?

– Хоронить их надо. Нельзя так оставлять. Мои помогут.

Горшков задумался на некоторое время.

– Не передерутся между собой солдатики?

– Тут уже не за что драться. – Михеев сплюнул. – Дожили, мать его!

Помолчали.

– Давай у мужиков спросим, чего они-то думают? – Красный командир показал на солдат, которые стояли отдельно и чего-то между собой обсуждали.

– Тоже верно. – Подпоручик подошел к солдатам и спросил: – Ну, что, мужики, делать будем? Как сами-то думаете?

Солдаты молча переглянулись. В этот момент они были настолько едины, что подпоручик Михеев почувствовал себя лишним на какой-то миг.

– Чего тут думать? – ответил старший по возрасту солдат. – Хоронить их надо. Всем миром. Иначе не по-божески будет.

– Мы с товарищем Горшковым тоже так думаем. – Солдаты несколько удивленно переглянулись. Они явно не ожидали таких слов от белого офицера. Горшков тоже подошел и стоял рядом, слушая. Солдаты еще некоторое время переглядывались, потом один из них вымолвил:

– Оружие только надо оставить за деревней.

С ним все согласились.

Еще некоторое время обсуждали детали, после чего разошлись в стороны и направились к своим товарищам. Через некоторое время и красные и белые подошли к деревне опять. Они оставляли оружие на околице и входили в деревню.

Похоронная команда работала долго, практически до самого вечера.

Копать стылую землю было очень тяжело. Поэтому для рытья могил использовали все гранаты, которые были. Красноармейцы, у которых в деревне были родственники, плакали не стесняясь.

Солдаты молча долбили стылую землю, не глядя друг на друга, и кусали обветренные губы. Некоторые, помоложе, тихо плакали, когда собирали на сани трупы, особенно детские. Командиры работали наравне со всеми. Никаких стычек не происходило. Делить было нечего. Винить некого.

За то время, пока хоронили убитых, умерла женщина, сидевшая у дороги. Ее тоже отнесли к односельчанам.

Наконец наступил момент, когда на общую могилу упал последний ком земли.

Все молча и неподвижно стояли. Солдаты и командиры сняли шапки и папахи.

Некоторое время постояли. Говорить было нечего, да и некому.

Только сейчас Горшков вдруг вспомнил, что он, с того момента как они сложили оружие и вошли в деревню, не видел комиссара отряда. Он стал осматриваться и наконец спросил у стоявшего рядом бойца:

– Ты комиссара не видел?

Стоявший рядом подпоручик Михеев удивленно поднял брови.

– Так у вас еще и комиссар есть?

– А как же? Без него никуда.

Командиры начали оглядываться, выискивая пропавшего комиссара.

По рядам солдат в это время пронесся какой-то ропот, и через некоторое время к командирам подошел рыжий солдат.

– Чего тебе, Селиванов? – обратился к нему подпоручик. Андрон сначала замялся, потом сказал:

– Так ить этого. Нету комиссара боле.

Горшков и Михеев удивленно смотрели на него.

– А куда делся-то? – наконец спросил подпоручик.

– Мы там, – Селиванов махнул в сторону околицы, где красные складывали оружие. – Детишек собирали в одном дворе. Много их там побили. А тут этот прибежал. Комиссар, значит. Перепутал нас, наверное, с солдатиками вашими, – Андрон посмотрел на Горшкова. Тот с удивлением посмотрел на рыжего солдата.

– Как это перепутал? Вы же в погонах, а мы без них.

– Так он, пока шел до нас, упал и очки-то свои разбил. Кто же знал, что он слепой как крот без стекляшек-то своих? – Андрон недоуменно развел руками. – А как дошел, так и спутал нас сослепу. Уговаривал винтовки и пулеметы взять да и побить всех беляков, которые в деревне. Нас то есть. Ну, так, пока суд да дело…

Прибил я его, короче. Меня казните, других не трогайте. Виноват я.

После этих слов к Селиванову подошел один из взводных большевиков.

– И меня с ним на пару. Я закапывал.

Еще несколько солдат открыли было рот, чтобы что-то сказать, но Горшков обратился к солдатам сам:

– Кто, кроме нас с подпоручиком, об этом не знает? Такие есть?

Ответом ему была тишина. Солдаты угрюмо молчали.

– Понятно.

Михеев пребывал в некотором обалдении. Вот так спокойно, по-крестьянски, как барана, зарезали комиссара, потому что мешал, и дальше продолжили хоронить умерших сельчан. Он повернулся к Горшкову: