Я тенью пройду, растворяясь в печали,

Я шорох оставлю и скрип половиц.

И руки, как слезы, на скатерть упали

Под дрожь замирающих в страхе ресниц.

Ему прошепчу я прощание молча,

И он, холодея, в ответ промолчит.

Улыбка оскалена злобная волчья,

И кол из груди как награда торчит.

Мерцание света, мерцание тени,

Прощания слова, прощания взгляд.

Ничто нам судьбы и любви не изменит,

И нет уже сил обернуться назад…

Гуров, сидя чуть сбоку, видел текст и машинально читал его снова. Наконец Караваева отложила листок и с аккуратной неторопливостью стала складывать очки и помещать их в замшевый чехол. Именно не засовывать, а помещать!

— Ну и как вам это? — спросил Гуров.

— Я, помнится, еще тогда говорила Игониной, что из нее получился бы толк, если бы она серьезно стала работать в этом направлении.

Внутри у Гурова все сжалось в предчувствии, даже холодок какой-то пробежал по спине.

— Сыро все, слабовато, — задумчиво сказала Ольга Евгеньевна. — Вы ведь понимаете, Лев Иванович, что выражение мысли тем глубже, чем больше опыт личных переживаний. А без них все это, простите, неискренне, напускное какое-то. Разве можно писать о любви, если ты не испытал этого высокого чувства? Разве можно передать внутреннюю боль, если ты ее по-настоящему никогда не переносил, если сам не страдал? А без этого… без этого все ложь. А читатель и зритель из зала эту ложь мгновенно увидит, поймет.

— Я принес вам стихи Игониной? — осторожно спросил Гуров.

— А вы разве сами не понимаете? — вскинула нарисованные карандашом брови Караваева. — То, что вы мне принесли, это не поза, не попытка порисоваться перед подругами и педагогами. Это что-то противоестественное. Другой человек, абсолютно другой. С более богатой душой, с более обнаженной. Игонина никогда бы так не написала. А у этой…

— У этой? Вы согласны, что автор — женщина?

— У нее, — Караваева пощелкала в воздухе пальцами, подбирая слова, — что-то рвется изнутри, что-то неприятное. Вы ощущаете?

— Я ощущаю зло.

— Вот-вот. Это маленькое, израненное муками сердце, какая-то вторая сторона сознания, второе «я».

— Вы удивитесь, но в Интернете она публикует свои творения именно под псевдонимом «Я». Спасибо вам огромное, Ольга Евгеньевна. Был счастлив познакомиться с вами, — поднялся с кресла Гуров.

Караваева благосклонно улыбнулась и протянула руку для поцелуя. Он склонил голову и приложился к старческой руке.

— А ведь я вас помню, Лев Иванович, — сказала вдруг Ольга Евгеньевна. — А вы, негодник, скрыли от меня! Ведь Машенька Строева ваша супруга? Я же помню, что прошел слух, будто она вышла замуж за бравого офицера. Значит, вы уже полковник. Похвально, похвально!

Гуров вышел и сел в машину рядом с Крячко.

— Ну, как прошел прием у королевы?

— Хорошо прошел, — тихо ответил Лев. — Знаешь, Стас, вот пообщаешься с такими людьми, как эта Караваева, и сразу вспоминаешь, что есть и иной мир. Мир высокодуховных людей, людей любящих, ценящих прекрасное. Служащих прекрасному, превозносящих его, ставящих его во главу угла человеческого мира.

— Эк тебя понесло! По Маше, что ли, соскучился? У тебя жрица прекрасного всегда под боком. Пришел домой и освятился.

— Наверное, привык, Стас, — с виноватым видом признался Гуров. — Привык по-мещански, по-обывательски. Жена-актриса! Своя собственная, в твоем доме. Каждый день ты с ней общаешься, каждый день можешь отрешиться от грязи нашей работы. А вот не то! Понимаешь, она близкий человек, она не воспринимается как часть мира, лишь как часть моего личного мирка, моей норы. И все же хорошо, что есть дом, Стас. Хорошо, что есть место, где тебя поймут, оградят. Где тебя любят и ждут. Куда можно прийти и закрыться от всего мира. И как мы его мало ценим, когда у нас все хорошо, и как нам его не хватает, когда все очень плохо.

— По-моему, ты просто по Маше соскучился. Ты еще когда в Рязань поехал, хандрить начал.

— По Маше я соскучился, не отрицаю. А Рязань — это вопрос особый. Это ноющая боль. И не только моя.

— Изволите загадками говорить, господин полковник?

— А вы, кажется, хотели меня куда-то подбросить, господин полковник? — в тон другу ответил Гуров.

Когда они приехали в поселок, на улице стало заметно темнеть. Гуров познакомил Крячко со своим одноклассником и предложил поужинать вместе. Но Крячко категорически отказался и, предупредив, что заедет за Гуровым к семи часам утра, укатил в город.

— Помощник твой? — кивнул вслед машине Калинин, запирая калитку.

— Со Станиславом я, Юра, работаю уже так давно бок о бок, что он уже больше, чем напарник. Представляешь, мы порой друг друга без слов понимаем. А уж в трудную минуту… короче, за спину можно не волноваться. И в прямом смысле слова, и в переносном.

— Да, это тоже проблема, — засмеялся Юрка, — когда старый друг тебя перед начальством подставляет, чтобы занять вакансию. Проходи, поужинаешь с нами. Мы с Танькой еще не садились.

— Татьяна! — закричал Гуров, когда они вошли в дом. — Гости приехали! Еды привезли.

— Зачем, есть же все, — громким шепотом стал укорять его Калинин, но тут вышла дочь, и он замолчал.

— Здрасте, дядя Лева. Вы на служебной машине приехали?

— Нет, это коллега меня привез. Ну, как твое лечение? Головные боли пропали?

— Немного лучше. И я даже не знаю, от чего больше, то ли от вашего дома здесь за городом, то ли от лечения. Лозовский, конечно, профессор, но мне кажется, что тут, в этих стенах, какая-то аура витает. Положительная. А что вы привезли?

— Мяса парного, рульки свиной. Можешь холодец сварить. Умеешь?

— Ой, да я сейчас скороварку налажу! Подождете?

— Ну-ну, человек с работы, устал, а ты с готовкой, — остановил дочь Калинин. Ты давай выставляй, что там осталось, колбаски нарежь, овощей.

Поужинали они плотно, да еще под ледяную водочку. Мужчины много говорили, девушка много смеялась. И совсем бы была полная идиллия, если бы…

Когда Татьяна перемыла посуду и поднялась на второй этаж к себе в комнату, мужчины остались одни. Разговор пошел уже тихий. О том о сем. Как там Вероника, что Гуров привез от нее из вещей.

Потом, когда решили идти спать, Гуров вдруг через открытую дверь в комнате, где жил Юрка, увидел ноутбук.

— Это Татьянин? Разрешает она тебе его брать?

— А что ты имеешь в виду? — непонимающе посмотрел на Гурова Юрка.

— Ну, всякое бывает. Может, у нее там переписка идет с парнем, может, еще что глубоко личное.