Митя опустился на пол и зарыдал. Он рыдал так горько, так безутешно, как не рыдал даже в детстве. Даже в день смерти отца.

— Митя, Митенька, что с тобой? Что случилось?

Марина упала перед сыном на колени, заглядывая в глаза. Он отворачивался, отталкивал ее и продолжал плакать.

— Где ты был? Тебя избили? Обокрали?

Она разглядывала, ощупывала сына. Он отталкивал ее с каким-то истерическим визгом.

Она никогда не видела его в таком состоянии. Никаких следов побоев, только сильный запах спиртного.

— Ты выпил? Попал в милицию? Митя, да скажи же что-нибудь? Тебя... Тебя там изнасиловали? — пронзила ее страшная догадка.

Митя отчаянно замотал головой:

— Нет! Нет! Нет!

— Да что же с тобой? Я ведь могу помочь тебе!

— Нет, не можешь, — сквозь рыдания едва вымолвил сын. — Я хочу в ванну! Немедленно! Сделай мне ванну!

— Конечно, сейчас! Я тебе воды согрела. Целую кастрюлю кипятка. Сейчас, сейчас!

Марина метнулась на кухню. Еле оторвала от плиты тяжеленную кастрюлю, согнувшись, потащила ее в ванную. Митька даже не взглянул в ее сторону. Он уже не рыдал, а тихо, безнадежно-тоскливо выл, уткнувшись лицом в колени. Как подстреленный зверек, подумала Марина.

В ванной зашумела вода.

— Сыночек, иди, ванна готова. Иди, маленький!

Митя поднялся, прошел мимо нее, закрыл дверь.

— Там белье я тебе положила и полотенце висит. Сейчас ужин разогрею, — через дверь проговорила Марина. Митя не ответил.

Марина бросилась звонить. Трубку наконец сняли.

— Юрий Максимович?

— Да, я вас слушаю.

— Это Оленина.

— Добрый вечер, Марина Борисовна.

— Извините, что беспокою... У меня с Митей беда.

— А что с ним? — Голос напрягся.

— Вы давно дома?

— С пяти часов.

— Я вам звонила...

— Я спал. Телефон был отключен. Так что с Митей?

— Он только что пришел. Совершенно не в себе. Рыдает...

— А что он говорит? — Еще больше насторожился голос.

— Да в том-то и дело, что ничего не говорйт! — отчаянно закричала Марина. — От него пахнет спиртным, и с ним случилось что-то ужасное, я же чувствую!

— Ерунда, — тут же успокоилась трубка. — Он устал после похода. Выпил с кем-то. Наверное, поругался. Может, девочку не поделили... Не обращайте внимания, — промурлыкал Юрий Максимович модуляциями сытого, довольного кота. — Дайте ему валерьянки, сами выпейте коньяку. Завтра все будет нормально. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — растерянно ответила Марина, никак не ожидавшая такого равнодушия со стороны классного руководителя, друга и наставника Мити.

Митя сидел в ванне, дрожа от омерзения и страха.

Вспоминая, как напялил на себя одежду, бросился вон из квартиры. И услышал вслед холодный, безжалостный голос:

— Если хоть слово скажешь матери, вылетишь из школы в один момент. И никуда не поступишь, я тебе обещаю. Пойдешь в армию, я это устрою. И у матери твоей будут очень крупные неприятности, оч-чень крупные. Ты еще даже не знаешь какие. А если не будешь дураком, все будет нормально. Это я тоже обещаю.

...Жизнь разломилась надвое. Все светлое, хорошее осталось там, позади.

Александр Борисович, сидя в служебном автомобиле, двигался в направлении Садового кольца. А именно к Сухаревскому переулку, где проживал гражданин Бондаренко Борис Борисович.

Саша решил навестить работника пера, служителя муз и поклонника прекрасных дам (во всяком случае, как минимум одной из них) по месту прописки, поскольку гражданин Бондаренко оказался на больничном, что затрудняло его визит в прокуратуру.

«Острое респираторное заболевание — это очень заразно!» — сообщил Турецкому по телефону сердечный друг Веры Павловны Новгородской.

Ладно, зараза к заразе не пристает, решил Турецкий и направил стопы в Сухаревский переулок.

Дверь коммунальной квартиры открыл довольно высокий мужчина арийской наружности в тренировочном костюме. Мой ровесник или чуть моложе, прикинул Турецкий.

Горло демонстративно замотано шарфом. Это чтобы мне стыдно стало. А мне не стыдно.

— Врача вызывали?

— Нет, — удивленно просипел Бондаренко действительно простуженным голосом.

— Правильно, я и не врач.

Он протянул служебное удостоверение.

— Здрас-сте, прошу! — Бондаренко сделал широкий жест, с любопытством разглядывая Александра. — Я, признаться, не думал, что вы приедете.

— Что ж так?

— Ну... Не царское это дело...

Прямо как Грязнов, когда хочет съязвить, мысленно улыбнулся Саша.

— У меня, знаете ли, девиз: «Надо быть проще, и люди к тебе потянутся».

— Понятно, понятно. Сначала к вам потянутся, потом, значит, на Колыму, — тут же отбил мяч Бондаренко. — Прошу, вот моя берлога.

Берлога представляла собой большущую, метров тридцать комнату, довольно замысловато разделенную на зоны проживания.

Так, длинный платяной шкаф стоял лицом к входной двери, образуя некий коридор. Миновав его, Александр попал в гостиную, одна из стен которой была образована тем же шкафом, обитым изнутри темнобордовым гобеленом, другая — диваном, подпирающим гобеленовую же перегородку. Внутри гостиной стояли уютный круглый стол под оранжевым абажуром, вполне современный телевизор и видеомагнитофон на одноногом столике-вертушке. Два кресла и низенький журнальный столик расположились возле внутренней, гобеленовой стены шкафа. Там же — музыкальный центр. В другом углу, возле окна — старинный буфетик-горка. В общем, государство в государстве. Правая часть комнаты, которая начиналась коридором, была перегорожена далее высоким стеллажом, уставленным горшками с вьющимися растениями. Сквозь живую изгородь просматривался кабинет, а именно, стол с компьютером, настольная лампа, книжные полки, столик с факсом и ксероксом. Полный набор необходимого и достаточного.

— Там, в левом углу у меня спальня, — сообщил Бондаренко. — Можете посмотреть.

Александр прошел между разделительной, как в медицинских боксах, стеной и стеллажом с цветами. Действительно, в левом углу располагалась широкая тахта, покрытая ковром. На ковре — множество разноцветных подушек. Над тахтой — развешанные по стенам литографии, изображающие весьма фривольные сцены из восточной жизни. Маленькие светильники, вмонтированные в стену, освещали эту часть комнаты ровным приглушенным светом.