из центральных понятий в эмпириомонизме. Я исследую, как Богданов использовал это понятие в своем очерке «Страна идолов и философия марксизма» в 1908 году и как это конкретное использование концепта «подстановка» привело к его философскому диспуту с Базаровым. Наконец, я покажу, как в последующие годы Богданов отказался от понятия «подстановка» внутри опыта и принял идею организации реальности, подготовив таким образом свой переход от эмпириомонизма к тектологии.

Опыт и подстановка

Эмпириомонизм базируется на центральном понятии опыта: по утверждению Богданова, непосредственное чувственное восприятие в виде ощущений является основой любого возможного знания, в действительности любого взаимодействия человека с реальностью. Как таковые, они представляют собой «психические явления» и существуют лишь для человека, их испытывающего. Они становятся «физическими явлениями» через подстановку, а именно посредством применения организующей модели, которая «согласована» у «co-человеков», «в чем и заключается “объективность”, т. е. общезначимость этих комплексов и их соотношений»[243].

Концепция подстановки объясняет, как человеческий коллектив в определенную эпоху реагирует на практические и теоретические нужды для достижения гармоничной и единой картины мира. Когда в их картине мира есть пробелы, люди стремятся заполнить эти пробелы через подстановку, что всегда условно и относительно, и в процессе эволюции мысли на смену ей приходит другая подстановка[244]. «Подстановка» обеспечивает цельность картины мира за счет того, что непосредственный опыт замещается чем-то другим, тем, что нельзя познать непосредственно опытом, но что в этот самый момент становится существенным и неизбежным аспектом самого опыта. Например, мы «подставляем» под свое непосредственное восприятие ощущения солнечного света и тепла идею небесного тела с определенными характеристиками, т. е. солнца. Такая подстановка дает нам возможность общаться с другими людьми в рамках общего поля опыта. Она также создает взаимоотношения между различными явлениями, позволяя нам таким образом выстроить гармоничную картину мира, с помощью которой мы взаимодействуем с реальностью.

По Богданову, как в онтогенезе, так и в филогенезе подстановка сперва является чисто антропоморфной. Однако по мере развития эволюции видов и отдельных индивидов она становится все менее и менее таковой. На первом этапе человеческой истории древние люди подставляли под непосредственный опыт психическое и думали, что цельность и смысл всего происходящего имеют духовную основу. Это было время «всеобщего анимизма, поэтического одухотворения природы, пантеизма, панпсихизма». На втором этапе пробелы в интерсубъективной картине мира люди заполнили чем-то физическим. Например, механическую теорию теплоты подставили под «анимистический» способ понимания и объяснения тепловых ощущений. На третьем этапе наивные материалисты подставили под непосредственный опыт физическое (что до тех пор считалось «психическим»), предоставив таким образом механистическое объяснение знания, эмоций и психических явлений в целом. На четвертом этапе человеческой истории нечто «метафизически-неопределенное» было подставлено как под физическое, так и психическое[245]: «вещь в себе», которая была призвана объединить человеческую картину мира на общей основе. Здесь Богданов, очевидно, не думал о кантовской «вещи в себе» как о Grenzbegriff (предельном понятии) чистой аргументации; скорее, он говорил о фетишистском использовании такого понятия в русском ортодоксальном марксизме в манере Плеханова[246].

К этим разным видам «подстановки» Богданов добавил пятый, превосходящий все остальные, над которым он сам работал в начале ХХ века: «подстановку эмпирически-неопределенного под физические, неорганизованные процессы». Другими словами, «теории, стремящиеся к “чистому описанию” в абстрактно-монистических схемах и признающие “объективный” характер фактов, подлежащих описанию»[247]. Богданов считал, что и эмпириокритицизм, и эмпириомонизм занимаются именно такой подстановкой. В данном случае люди сознательно используют подстановку, не превращая при этом некий х, который они сделали основой своего мировоззрения, в абсолютный фетиш. Богданов писал: «…развитие науки и философии ведет в действительности не к устранению подстановки, как склонны думать многие из современных позитивистов, а к ее критическому исправлению»[248].

В результате своих размышлений о подстановке, Богданов, с одной стороны, освободил понятие «объективность» от какого-либо онтологического смысла, а с другой – дал новую оценку так называемой народной психологии. Говоря о том, что иногда мы приписываем людям тот же «внутренний статус» («internal status»), какой ощущаем сами, Богданов писал: «…“гипотеза” о психике других людей вовсе в действительности не гипотеза, а необходимый элемент познания. Когда под такие-то данные высказывания других людей я подставляю такие-то данные чувства и мысли, то гипотетично здесь только данное содержание подставляемого; оно нередко и бывает ошибочно: я могу “не понять” других людей. Но самая подстановка – отнюдь не гипотеза, а “конститутивный признак” познания <…> “Подстановка”, о которой мы говорим, не представляет из себя ни в каком случае выхода за пределы возможного опыта. Ее правильность в каждом данном случае проверяется практикой: основываясь на своей “подстановке”, мы предвидим действия других живых существ и сообразно этому рассчитываем свои собственные поступки»[249].

По Богданову, без картины мира взаимодействие с другими людьми и самой реальностью было бы невозможно. Люди обязательно стремятся выстроить законченную картину мира, которая позволила бы им понять реальность в соответствии с общепринятыми категориями и соединить различные явления друг с другом. Это необходимо для выживания человечества. Богданов утверждал: «Жизненное значение философской картины мира заключается в том, что она есть последняя и высшая, все-организующая познавательная форма»[250]. Однако она всегда оказывается относительно «последней и высшей» формой знания, поскольку Богданов не принимал абсолютных и окончательных истин. Даже его собственный эмпириомонизм надо было развивать далее, а возможно, даже и отказаться от него. Учитывая эти ограничения, Богданов, тем не менее, заявлял, что человечеству необходимо выработать всеобщую подстановку, способную выстроить цельную картину мира на основе всеобщего материала[251].

Единственный настоящий всеобщий материал, в представлении Богданова, состоит из непосредственных элементов опыта, который эмпириокритицисты использовали в качестве основания своих собственных взглядов на физическое и психическое. Признание эмпириокритиков и их «полубуржуазной позитивной философии»[252] не имело для Богданова никаких негативных последствий, несмотря на широко распространенное среди ортодоксальных марксистов презрительное отношение к любому проявлению махизма. Богданов отмечал, что сам марксизм в конце концов принял на вооружение определенные «буржуазные» идеи, такие как «диалектику у буржуазного гегельянства, и теорию трудовой ценности – у буржуазных классиков»[253]. Однако в чисто теоретическом плане он не был полностью удовлетворен тем, как эмпириокритицисты предложили решить проблему взаимосвязи различных элементов опыта: «Эмпириокритическая школа находит достаточным констатировать двойственность этой связи – “субъективную”, или ряд “зависимый” (от организма познающего), связь психического, и “объективную” – или ряд “независимый” – “физического” опыта. Для нас такое положение является очевидным дуализмом, и уже здесь начинается радикальное расхождение с эмпириокритицистами»[254].

По Богданову, различие между психическим и физическим не просто основывается на зависимых или независимых