случайным: их слишком много для случайности и мы должны их выявить. Например, обнаружив волновое движение в органической природе, в низших формах жизни, в обществе, в искусстве и музыке, человек открыл лишь один из огромного числа организационных процессов, выходящих за границы любых областей и уровней опыта <…>. Следовательно, говорит Богданов, мы можем прийти к единственному заключению: “Существуют общие методы и закономерности, по которым самые различные элементы вселенной организуются в комплексы”»[280].

Нет никакого сомнения, что новая организационная наука появилась из монистического взгляда на опыт как объединяющий принцип: в 1913 году это была не столько философия, сколько наука о самой организации, где метод и предмет идентичны. Поэтому Богданов заявил, что такая наука «будет прямой противоположностью философии, которая гораздо менее эмпирична, чем все частные науки»[281]. Дженсен замечает: «Очевидно, Богданов просто хотел подчеркнуть, что философия обобщает опыт, накопленный различными отдельными науками. Как таковая, она является отступлением от непосредственной организации опыта и, таким образом, менее эмпиричной. А “всеобщая организационная наука” <…> в поиске организационных методов, которые можно было бы использовать во всех, самых разнообразных сферах знания, будет, видимо, опираться непосредственно на эмпирическую базу»[282].

В заключении сборника Богданов провозгласил конец философии; на ее место должна была прийти всеобщая организационная наука: «Философия доживает последние дни. Эмпириомонизм – уже не вполне философия, а переходная форма, потому что он знает, куда идет и кому должен будет уступить место. Начало всеобщей новой науки будет положено в ближайшие годы, ее расцвет возникает из той гигантской, лихорадочной организационной работы, которая создаст новое общество и завершит мучительный пролог истории человечества. Это время не так далеко…»[283]

Переписка между Богдановым и Базаровым, которая хранится в архиве Фонда Бассо, датируется именно тем временем, когда Богданов переходит от эмпириомонизма к тектологии. Базаров же начиная с 1909–1910 годов все дальше и дальше отходит от своих старых «позитивистских» идей и все больше интересуется американским прагматизмом и Бергсоном[284]. В своем письме к Богданову Базаров подчеркивает, что «конструктивный момент в познании <…> играет гораздо более крупную роль, чем это кажется “махистам”; я думаю даже, – вопреки тому, что я когда-то проповедовал в “«Очерках реалистического мировоззрения”, – что аналитических суждений вообще нет: логические дедукции также синтетичны, как и математические построения, а эти последние не менее синтетичны, чем физические теории»[285].

В том же письме Базаров показывает, что Богданов объединил в понятии «подстановка» очень разные когнитивные конструкции. Базаров замечает, например, что «в подстановке психического под физическое нет в действительности никакой “подстановки”, здесь психическое ставится не “на место” физического, а присоединяется к последнему»[286]. Другими словами, богдановская теория подстановки не является плодотворным способом преодолеть дуализм. По утверждению Базарова: «“Подстановкой” в точном смысле слова оказывается, таким образом, только тот случай, когда качественные различия данного заменяются количественными видоизменениями научной конструкции (атомы, электроны и пр.), позволяющей дедуцировать следствия из причин, т. е. случай научной символизации»[287]. Но теперь научную символизацию, которая ранее, в «Эмпириомонизме», использовалась как исторический пример, Богданов рассматривает как нечто противоположное подстановке. По его мнению, процесс подстановки следует определенным правилам: «…на место комплексов более простых, более определенных и устойчивых, он ставит все более сложные, более богатые элементами, но менее определенные, менее связные: от меньшего и более организованного содержания к большему, но менее организованному»[288]. Научная символизация не заслужила такого определения, так как в ней нет никакого богатого символического содержания. Базаров со своей стороны возражает: «…для меня самая полярная противоположность научной символизации и разных видов синтеза – присоединения не является достаточно убедительной. Твоя формулировка одной половины антитезы – научный символ всегда менее богат по содержанию, но более организован, чем символизируемое им, – бесспорна, ибо здесь выражена сознательная задача эвристического приема символизации. Гораздо более сомнительна вторая половина антитезы: подстановка (присоединенное) более богата по содержанию, но менее организована, чем то, что она собою заменяет (верно: то, к чему присоединяется); это очевидно не верно в тех случаях, когда данное сливается с примышленным, “перцепция” переходит в “апперцепцию” (тут присоединяемое и богаче, и организованнее, чем то, к чему оно присоединяется)»[289].

Богданов ответил очень длинным письмом от 21 июня 1911 года. Около половины из 12 страниц текста адресованы возражениям Базарова. В частности, Богданов отверг мнение Базарова о том, что подстановка – это не более чем присоединение: «Когда ты оперируешь с подставленной под физич[еские] движения тела психикой другого лица, то неудобно и нецелесообразно в то же самое время иметь в виду физические свойства его тела; ибо метод, которым приходится оперировать над тем и другим, различен»[290]. Соединить элементы одного рода возможно – физическое с физическим, психическое с психическим, но в этом случае, утверждает Богданов, мы имеем дело с настоящей подстановкой: психика действительно замещает какие-то физические движения тела: «Это все равно, что подстановка художественных образов под буквы книги или под пятна красок картины: невыгодно и неудобно видеть буквы, когда читаешь, или краски, когда смотришь картину; но всегда может понадобиться быстрый переход к буквам (если, напр., встретилась злая опечатка) или к краскам»[291].

Что же касается аналогии подстановки со связью между перцепцией и апперцепцией, Богданов отвергает ее на основании «социального» характера подстановки: «Подстановка же сложный продукт социального развития; и особенно неправильно смешивать с ней переход перцепции в апперцепцию. Подстановка – вопрос познавательной методологии, т. е. порядка социального, – а не просто психологического, – и возникает на почве социальной символики, т. е. речи, мимики и т. п., потому что предполагает возможность мыслящего отделения символа от ее содержания»[292].

Богданов продолжает: «Подстановка, как я ее понимаю, считает психическое (не только собственно сознание, но и все “подсознания”, всю сумму координаций, образующих “человека”) материалом, который обрабатывается и организуется воспринимающими и познающими аппаратами со-человеков, – а “физический организм” того же человека – продуктом взаимодействия этого материала с указанными орудиями, взятыми, конечно, в коллективном масштабе. Что продукт не похож на материал по форме связи, это понятно; что он не похож, в значительной мере, и по содержанию, это объясняется как сокращением материала в обработке (лишь часть его войдет в продукт), так и наличностью других материалов, входящих в дело (материалов, раньше переработанных организующими аппаратами опыта)»[293].

Но на этом моменте Богданов дискуссию прекращает. Далее он пишет: «Боюсь, что все это, в рамках абстрактных, сжатых схем, очень неясно; но не могу дальше останавливаться на подстановке, а расскажу о новом, наиболее для меня важном вопросе, на который был наведен “параллелизмом”