Васю считали маленьким, чтобы брать на эти представления, но раз Ольга полагает, что пора, значит, так тому и быть.

– Благодарю, Оля, – ответил Леонид. – Вам-то не мешал он смотреть?

– Никак нет, – засмеялась Морозова. – Исключительно серьезный и вдумчивый ребенок. Черта, правда, испугался, но даже и тогда не заплакал.

– Ты освободилась? – Леонид обернулся к жене. – Или будешь еще репетировать?

– Переоденусь, разгримируюсь, и можем идти, – ответила Донка.

– Тогда мы на улице тебя подождем, – сказал он. – Чтобы Вася не проснулся.

В зале стоял шум – все обсуждали спектакль, кто-то напевал песню, только что звучавшую со сцены, кто-то пританцовывал и пытался воспроизвести чечетку, – но Вася спал так крепко, что не слышал всех этих звуков и не чувствовал, как отец и Ольга одевают его в цигейковую шубку и вязанную из кроличьего пуха шапку.

– Необыкновенно на вас похож, – сказала Ольга, заправляя под шапку длинную прядь Васиных льняных волос. – Ведь вы северный человек, псковский? Вот и мальчик – чистый викинг, не то варяг.

– Надеюсь, будет не викинг и не варяг, – улыбнулся Леонид. – Те и другие были просто разбойники.

– Кстати, кто ваши родители, Леня? – спросила Морозова. – Я не предполагаю, что они разбойники! – засмеялась она. – Просто интересно, в кого вы такой.

– Их уже нет, – ответил Леонид. – Отец умер, когда мне десять лет было. Он был военный инженер, мама по нему получала пенсию и давала частные уроки английского и немецкого. Она перед революцией умерла, а я вскоре в Москву уехал.

Вышли на улицу и остановились у крыльца, ожидая Донку.

– Давно вас не видела, Леня, – сказала Морозова.

– Работы много. – Леонид пожал плечами. – Это хорошо.

– Однако вид у вас усталый, – заметила она.

– Много работы, – повторил он. – Строится Москва.

– Довольно однообразно строится. Все какие-то кубы, острые углы. Скучно.

– Зря вы так думаете, – возразил Леонид. – Ничуть не скучно. Конструктивизм – ведущее европейское направление. Видели здание, что Корбюзье для Всесоюзного общества кооператоров спроектировал? Строго, стройно, функционально.

– На Мясницкой? Оно, пожалуй, красивое, – согласилась Морозова. – Но в общем мне это ваше направление совсем не нравится. Вот именно функциональность его не нравится, – уточнила она. И добавила: – Может, строили бы вы, Леня, как Казаков строил, что-нибудь на манер Пашкова дома, то и не уставали бы так. А впрочем, не обращайте внимания, это я глупости болтаю! На работе некогда говорить об отвлеченных вещах, а Витя все, что я могу сказать, и так знает. Вот и отвожу душу на вас и Донке. Как танцует она, как поет, а? Драгоценность, бриллиант настоящий.

– Она с концертмейстером репетирует, – с гордостью сказал Леонид. – Концерты скоро будет давать.

Открылась дверь дома, Донка сбежала по ступенькам, подошла к мужу и Ольге.

– Спасибо, Ольга Алексеевна, что с Васей побыли. – Она так и не привыкла называть обоих Морозовых без отчества, просто по имени. – Что ж, пойдем домой?

Это Донка сказала уже мужу. От того, как она посмотрела при этом ему в глаза, у него забурлила кровь, притом буквально забурлила. Ничего чувственного не было в светлом взгляде ее черных глаз, но он почувствовал такое сильное желание, что самому стало неловко. Может быть, оттого, что она еще была возбуждена недавним пением и танцем, и ему передалось ее возбуждение. Хотя нет. Конечно, не по этой причине.

– Уже домой? А я вас хотела к нам позвать! – сказала Морозова. – Еще рано совсем, а у нас нынче гость интересный, для вас, Леня, в особенности. Да и сколько уже не было случая посидеть, поговорить. Придете?

Леонид заколебался. Конечно, он голоден, устал после работы, но ведь и выходной завтра, и интересный гость – почему для него в особенности? – и в самом деле давно у Морозовых не были… Он краем глаза взглянул на жену и сказал:

– Спасибо, Оля. С удовольствием придем. Если Донка не против.

Ее лицо просияло. Она до сих пор не привыкла, что он любит исполнять ее желания, а потому легко их угадывает.

– Васю домой отнесу и приду, – сказала Донка. – А вы теперь же идите.

– Васю я и сам отнесу, – возразил Леонид. – И, кстати, возьму ужин. Не будем Марфу обижать, не зря же она готовила. Идите, идите. Через четверть часа буду.

У Морозовых Леонид оказался не раньше чем через три четверти часа. Вася, когда с него стали снимать шубку, надевать байковую ночную рубашечку и укладывать, проснулся и расплакался. Пришлось поить его теплым молоком и носить по детской на руках, чтобы он уснул снова. От его раскрасневшихся в тепле щечек до сих пор пахло морозом. Свежестью, вернее.

Единственное сходство сына с Донкой состояло в форме глаз, цвет же у них, миндалевидных, был светло-серый, как у Леонида, и взгляд, Донка утверждала, такой же внимательный, как у него. Леонид поцелуем осушил слезу в уголке Васиного глаза, и слеза эта показалась ему сладкой.

К тому времени как он спустился из детской вниз, Марфа обернула кастрюльки с едой полотенцами и укутывала их поверх полотенец шотландским пледом. Плед Морозова подарила через несколько дней после той ночи, в которую Леонид одолжил его, чтобы Донке было чем укрыться в его пустом доме. Когда он принес плед обратно, Ольга сказала: «Оставьте себе, Леонид Федорович. На память». Она была прозорлива, поэтому догадалась, что события, связанные у него с этим пледом, стоят памяти. А может, никакой не надо было для этого догадливости – все читалось тогда по его лицу.

– Не надо плед, Марфа, – сказал Леонид. – Идти пять минут, не остынут.

Он шел по деревянным мосткам соколянской улицы, смотрел на сверкающее яркими звездами небо, чувствовал усталость – в конце концов, ведь это только усталость обычного рабочего дня, ничего больше, – радовался, что впереди вечер с друзьями, а за ним ночь, и Донка, и Васино сопенье за стеной, и знал, что все это вместе есть счастье, неизвестно за что подаренное ему судьбою.

В доме у Морозовых чувствовался праздник. Впрочем, возможно, это ощущение происходило из-за того, что Ольга умела создавать простую, но оригинальную атмосферу даже в пустоте. Когда, только начав строительство своего дома, Леонид побывал у Морозовых впервые, их дом именно был совсем почти пуст, но все равно не был ни уныл, ни похож на какой-либо другой. Псковский домик матери, крошечный и уютный, а тем более его холостяцкая комната на Рождественском бульваре не производили на Леонида такого впечатления, как морозовский дом. Это стоило удивления, потому что Ольга была типичной современной женщиной и, соответственно, ее жизнь проходила в основном не дома, а на работе в Первой градской больнице. Впрочем, хоть Донка проводила дома целые дни – игру в любительском театре вряд ли следовало принимать во внимание, – создавать такую атмосферу она не умела. То ли неприкаянность ее прошлого была неодолима, то ли вкус Ольги Морозовой недосягаем.