– Ты ерунду какую-то говоришь! – воскликнула Нэла. – Ты совсем пьяный, Антон. Все люди так живут, и всем на еду хватает. И на машину хватает, и на… – Она запнулась, не зная, что бы еще перечислить, потом спохватилась, что дело вообще не в этом, и закончила: – Надо понять, какое дело тебе нравится, и им заниматься, вот и все. Остальное приложится.

Ей стало стыдно, что она говорит такие очевидные вещи, и она подумала, что Антон будет прав, если рассердится на это. Но что же делать, если это правда? Настоящая, на себе проверенная правда.

Он не рассердился, но посмотрел на нее таким долгим и странным взглядом, что она поежилась.

– Ты про себя говоришь, Нэлка, – сказал он наконец. – А у меня все другое.

– Но ты же сам решил университет бросить, – напомнила она. – Я, наоборот, хотела, чтобы ты учился.

– Не понимаешь. – Он хмыкнул и мотнул головой. И звук этот, и жест снова показались Нэле незнакомыми. – Я здесь как пыльным мешком стукнутый живу.

– Здесь?

– Конечно.

– Во-первых, это не так, а во-вторых, кто тебе сказал, что где-то в другом месте ты жил бы по-другому? – пожала плечами Нэла.

– Да вот жил бы. Во всяком случае, не о шиномонтаже несчастном мечтал бы.

– Ты же не шиномонтаж собираешься открыть, – машинально возразила она.

– Не цепляйся к словам! Шиномонтаж, мастерскую, забегаловку, какая разница? Я не Селим – наплодил детей, баранину жарит и радуется, что пожрать имеет.

Нэла смотрела в его искаженное гневом лицо, в мутные то ли от пива, то ли от злости, то ли от непонятного ей, но правдивого горя глаза, и молчала. Сердце гулко билось у нее в груди и проваливалось в пустоту.

– Это тебе дядя сказал? – наконец произнесла она.

– А хоть бы и так! Ну да, он. Ткнул носом, как щенка – как я живу, что у меня завтра будет?

– Что же такого у тебя завтра будет? – надеясь иронией скрыть свой страх, поинтересовалась Нэла.

– То-то и оно, что здесь – ничего! А там… Там же сейчас все другое, Нэлка. Нищета кончилась, люди всё имеют. Дураком надо быть, чтоб ничего там не иметь, – уточнил он. – А я не дурак. И дядька поможет.

– В чем? – еле заставляя губы двигаться, спросила она.

– Во всем. Бизнес, связи. У него в Москве представительство, люди надежные нужны. Короче, Нэл, надо нам возвращаться. – Антон всмотрелся в ее лицо тем же незнакомым взглядом и спросил: – Помнишь, на выставку ходили? Про погоду что-то – картины, приборы, макеты всякие. Я до сих пор помню. – Наверное, он решил, она молчит потому, что забыла про эту выставку, на которую еще в прошлом году сама же его и затащила, потому что ей показалось, ему будет там интересно. – Стоят немцы кружком, рассматривают скелет птицы какой-то – зачем он им? Ладно дети, но взрослые-то, при чем они к этой птице? Неделю впахивать, чтоб в выходной ничего лучше не иметь, чем птицын скелет разглядывать!

Она молчала. Не потому что не находила слов – хватило бы ей слов, чтобы объяснить, как множество простых событий, отношений, предметов, привычек, сплетаясь друг с другом, образуют ткань обыденной жизни, и ткань эта надежно держит человека, когда у него иссякают силы. Нэла не из собственного опыта это знала – лет ей было мало, и сил у нее было много, – но все, о чем она читала, все, чем были картины на стенах музеев и совершенные дома на улицах городов, говорило ей об этом так же ясно, как фигурки каменных лягушек, которые собирала и расставляла среди цветов в своем саду соседка, как аахенские пряники и кёльнские ангелы на рождественской ярмарке, и дети, поющие на улице в день королей-волхвов, и… Какой плотной была эта ткань, какой надежной!

Все это она могла бы сказать своему мужу. Но молчала. Его «надо нам возвращаться», брошенное вскользь, как само собой разумеющееся, будто она была его рукой или ногой, будто не было у нее ни собственной жизни, ни работы, ни друзей, ни стремлений, ни представлений о счастье, – сразило ее наповал, заставило онеметь.

В тот вечер Антон не стал продолжать разговор – допил пиво, лег и уснул как убитый. Но, конечно, никуда его мысли не девались, как не исчезает бесследно ничто, поселяющееся у человека в сознании.

Все начало происходить так быстро, что Нэла не верила, что это происходит наяву. События кружились перед нею, как фигуры на детской карусели. Они с Антоном совсем недавно стояли перед такой каруселью в нормандском Онфлере; после того как он купил подержаный «Опель», их путешествия по выходным стали еще разнообразнее. Только в том кружении фигуры не исчезали, каждая лошадка и жирафа появлялась перед глазами снова и снова, а в неожиданно начавшемся кружении их жизни все исчезало мгновенно, как в воронке, куда уходит вода, увлекаемая силой Кориолиса. И непонятно было, какая сила уносит в бездну их общую жизнь.

Антон съездил в Москву, вернулся, уволился из мастерской Гюнтера, продал машину, сказал, что нашел работу и что Нэла приедет к нему сразу, как только он снимет квартиру, то есть в ближайшее время, но если она хочет, то можно сразу ехать вдвоем, только придется им тогда пожить раздельно, потому что с ее родителями жить он не хочет, а перебиваться по дядькиным знакомым вряд ли захочет она, если б те и предлагали.

Нэла слушала его и не верила своим ушам.

– Тебе что, вообще ничего не дорого? – спросила она однажды вечером.

Антон только что вернулся от приятеля, с которым вместе работал у Гюнтера – относил дрель, которую брал месяц назад, чтобы повесить картину, купленную как раз в Онфлере у уличного художника.

– Что не дорого?

Он смотрел на нее и не понимал, о чем она спрашивает, глаза у него блестели, и ясно было, что он уже не здесь, не на тихой этой улочке, а там, где задумал для себя другую жизнь, и нет на белом свете такой силы, которая могла бы его заставить от той желанной жизни отказаться, и уж точно не является такой силой любовь, если она вообще у него есть.

Самое ужасное было в том, что, думая все это, глядя на своего мужа, Нэла чувствовала, что ее любовь к нему только усиливается, когда она видит его вот такого, ерошащего волосы надо лбом, думающего непонятно о чем, стремящегося непонятно к чему и обнимающего ее с такой лаской и силой, которой и тело ее, и сердце отвечают одновременно.

Да, не дождавшись, чтобы она уточнила свой вопрос, Антон обнял ее, и они стали целоваться, потом оказались в кровати, потом уснули одновременно, будто провалились в беспамятство, а назавтра он уехал чуть свет, потому что в Москву был ранний рейс, напомнив Нэле, что ждет ее не позже как через месяц и, если надо, приедет, чтобы помочь ей продать ненужные вещи, собрать нужные и перевезти ее в Москву.

Она была так ошеломлена, что не могла даже сказать ему, что не будет ничего этого делать – ни продавать, ни собирать, ни переезжать.

А когда он уехал, то поняла, что не может без него жить.