Нина тяжело опустилась на стул, скомкала записку и кинула ею в стену:

— Он опять предал меня!

Расплакалась. Долли достала бумажный комок, закатившийся под софу. Прочла. Покачала головой, с жалостью глядя на ревущую подругу:

— Вот козел. Сначала подставил тебя, а потом смылся. Я же говорила: говнюк. Ничего, Нинка, справимся. Я у тебя ночевать останусь.

Нина провела одну из самых ужасных ночей в своей жизни. Если и удавалось заснуть, то снились тюрьма, скалящийся Глеб и трупы в спальне. С первыми лучами солнца она совсем проснулась и лежала, лежала… День уверенно вступал в свои права. Надо встать, умыться, одеться и нестись… куда, зачем? Понятия не имела. Тогда нечего и вставать. Пусть все катится, как катится, все равно теперь ничего не изменишь. Глеб сбежал. Взвалил на нее свои проблемы и сбежал. Своим побегом он ее убил, по-другому выразиться просто невозможно. Нина не спрашивала себя, как он мог так подло поступить, тут ответ ясен: мог, и все. Разве нужно еще что-то объяснять? В этом случае Нина согласна с Валентиной: повод необязателен. Вот и Глеб ушел без повода и объяснений, в конце концов, не могла же послужить поводом к уходу стычка из-за телефона Валентины! Но пустота внутри сломила Нину, как ей казалось. Когда он бросил ее два года назад, она хотела умереть, сейчас ничего не хочет. Останется лежать в кровати, пока за ней не приедут полицейские. На Нину наденут наручники, посадят в полицейскую машину и повезут в тюрьму под охраной как особо опасную преступницу. В принципе наступил конец жизни, ведь тюрьма равносильна смерти. Представив, как ее арестовывают, Нина прониклась жалостью к себе, на глаза навернулись слезы. Жалость — последнее, что может она себе позволить. Нина сломлена и подавлена.

Долли спала с ней на одной кровати, ее большое тело в кресле не помещалось, а больше лежачих мест у Нины не имелось. Долли встала раньше, приняла душ, потрепалась с бабульками на кухне, стараясь, чтобы Нина не услышала, о чем они разговаривают. А Нине было все равно, о чем бы ни шла речь. Долли вернулась в комнату с подносом, подала подруге кофе в постель. Нина взяла чашку с равнодушием, какое бывает, наверное, у человека перед казнью. Осталось выкурить последнюю сигарету, выпить последние сто граммов водки и…

— Таракана съела? — спросила Долли, исподлобья поглядывая на подругу и размешивая сахар в чашке.

— Что? — спросила Нина отчужденно.

— Личико у тебя, милая, будто тараканов проглатываешь, а не кофе, — проворчала Долли. — Кстати, у вас их тут толпы ходят. Как ты живешь с ними?

Нина промолчала, потому что ей наплевать на тараканов, кофе и вообще на все-все. Как это Долли не понимает? А Долли села за стол, принялась изучать трактат Валентины. Ее сосредоточенное лицо было преисполнено еще и серьезности, будто изучала бухгалтерскую липу, случайно обнаруженную. Изредка она громко отхлебывала кофе, не отрываясь от бумаг. Нина усмехнулась: что она там хочет отыскать? Да что бы ни отыскала — плевать. Вчера Нина окончательно поняла, что Глеб лихо воспользовался ею, отвел от себя удар, направив его на нее. Он ушел, не оставив денег, а с Пашей предстояло расплатиться. Только «семейный архив» Глеба покоился в сумке у платяного шкафа. Архив наверняка оставил с целью, дабы Нинка-Ниночка наслаждалась его семейной идиллией и помнила, какая она дура.

Нина поставила недопитую чашку на тумбочку у софы и повернулась на бок, намереваясь пролежать до самого ареста. Раздался робкий стук.

— Войдите, — откликнулась Долли.

В щель просунулась голова Любочки Алексеевны:

— Ты не спишь, Ниночка?

Нина осталась безучастной, за нее ответила Долли:

— Не спит, не спит. Проходите.

Любовь Алексеевна приковыляла к столу, опираясь на клюку, положила на стол аккуратно сложенный кусок ткани нежно-голубого цвета.

— Ниночка, я купила, — сказала Любочка Алексеевна. Нина даже бровью не повела. — Помнишь, ты дала мне задание посмотреть в магазинах ткань на костюмчик? Я выбрала. Сейчас такое разнообразие тканей, глаза разбегаются. Я выбрала два вида. На брючный костюм с топом… забыла название, но ткань похожа на атлас. А сверху будет длинное пальто из шифона такого же цвета, только в цветочек, и шарфик. Взгляни…

— Нин, ты слышишь? — обратилась к ней Долли строгим тоном.

— Да, — промямлила Нина, но не встала, чтобы посмотреть на ткани, даже не повернулась.

— Тогда встань и посмотри, — приказала Долли.

— Мне нездоровится, — буркнула Нина.

— А что так? — озабоченно спросила Любочка Алексеевна. — Простыла?

— Простыла она, — фыркнула Долли, бросая на подругу недовольные взгляды.

— «Скорую» вызвать?

— Не надо, пройдет, — заверила Долли.

В это время в дверях появилась Машка Цеткин:

— Девки, я оладий напекла, будете?

— Конечно, — встала навстречу ей Долли. — Обожаю мучное, особенно если не я готовлю. Ой, со сметанкой…

Машка Цеткин отдала ей тарелку с горячими оладьями, не уходила.

— Нин, а Нин, чего разлеглась-то? — спросила она. — На работу не пора?

— Щас встанет, — заверила ее Долли с угрозой в голосе. Угроза предназначалась Нине. — И на работу пойдет, как миленькая.

— Твой-то просил передать, чтобы не волновалась, — доложила Машка Цеткин. Любочка Алексеевна замахала на нее руками, но ту трудно остановить. — Знаешь, Нинка, не нравится он мне, вот как на духу говорю. Не того ты выбрала. Я и ему сказала, когда уходил, чтобы не больно-то варежку разевал на тебя. Чего это он прятался, а? Хороший человек прятаться не станет. Натворил что — ответь, я так понимаю. А он за твоей спиной пристроился, тебя подвел. А вчера к бороде приклеился и ушел. Непорядочно это.

— Ниночка, — вступила Любочка Алексеевна, — если хочешь, мы сходим к следователю…

— Не надо, — не выдержала прессинга Нина и села. — Умоляю вас, никуда ходить не надо. Это мое частное дело. Я сама разберусь…

— Но он же тебя подозревает… — не унималась Любочка Алексеевна.

— Если бы он меня подозревал, меня бы не выпустили, — привела убедительный аргумент Нина. — Пожалуйста, никуда не ходите. Вы сделаете хуже.

— Да не кипятись! — рявкнула Машка Цеткин. — Любка всего-то предложила, а решать тебе. Чего сразу злишься? Не хочешь, не пойдем. Глупостей только не наделай. А я с самого начала была против. Любка настояла спрятать его. Отдали бы следователю, тебе же лучше было б. Дарья, я правильно рассуждаю?

— Правильно, правильно, — поддакнула Долли, уплетая оладьи со сметаной.

— Ладно тебе, — миролюбиво сказала Машке Любочка Алексеевна. — Видишь, ей и так несладко, а ты насела. Не беспокойся, Ниночка, мы сделаем как ты хочешь. Пойдем, Маша, пойдем. Ей одеться надо…