куда проще, чем с моим отцом. Просто следовало помнить о манерах. Знаете, у меня была дурацкая привычка ковырять в носу. Мама пыталась отучить, но не выходило. А мистер Эшби только глянул один раз, и как-то вот я поняла, насколько нелепо выгляжу. Отвратительно. Мне же меньше всего хотелось вызывать у него отвращение.

– А что хотелось?

– Что хотелось… – Я провела пальцем по влажному боку кружки, в которой остывал травяной чай. И проглотила колючий ком, застрявший в горле. – Хотелось, чтобы он назвал меня дочерью. Чтобы забрал в свой дом. Он ведь большой, здесь столько комнат. В детстве я все пыталась их сосчитать, но всякий раз число получалось другим. Хотелось быть здесь. Жить здесь. Носить его имя. Я старалась ради этого. Всякий раз следила за собой. Осанка. Манеры. Когда мама говорила о манерах, у меня возникало одно желание – завизжать и хрястнуть чем-нибудь тяжелым о стену. А вот рядом с мистером Эшби я как-то понимала, что без манер – никуда. Я даже нашла в библиотеке книгу по правилам этикета и страницами заучивала наизусть.

– Вижу, вы были очень к нему привязаны.

И опять этот странный взгляд. Вот не нравится мне, когда люди так на меня смотрят. А главное, понять не могу, с чего это вдруг.

Нашли что-то против Ника? Но тогда каким боком здесь мистер Эшби?

– Была. – Я не привыкла лукавить. – Только… потом Ник уехал учиться, и у меня не осталось повода бывать здесь. Я хотела бы, но мама сказала, что хватит надоедать мистеру Эшби. И вообще это неприлично. Глупость, конечно. Я как-то сбежала из дому, когда узнала, что она собирается меня продать.

– В каком смысле? – Блондинка нахмурилась.

А Томас коснулся моей руки, утешая, хотя надобности в том не было. Но приятно. Слишком приятно. Этак и привыкнуть недолго.

– В прямом. Она тогда торговалась с Дерри, а я услышала. И решила сбежать. Только понятия не имела, куда именно бежать. Денег у меня не было, кругом пустыня. Я пусть из айоха, но в пустыне тогда не бывала подолгу. Вот и решила, что мистер Эшби поможет.

– Погодите, ваша мать…

– По закону айоха, – пояснил человек-гора, и голос его звучал неожиданно мягко. – Верно? Если вы были зарегистрированы как айоха, ваша матушка могла сослаться на законы племени, которые разрешают и даже, если не ошибаюсь, одобряют ранние браки.

Я кивнула.

– Это же…

– Один из весьма болезненных вопросов. – Он все-таки вышел из тени и положил руки на плечи блондиночки, которая разом стала еще более хрупкой и прозрачной. Этак он ее и раздавить может. И главное, она ничего не имеет против.

Огромный мужчина. И не пугает? Или она ему верит? Если так, то зря. Мужчинам верить нельзя. Я точно знаю.

– К сожалению, частенько этими самыми законами пользуются сутенеры.

– Дерри не был сутенером, – не хватало мне, чтобы его память испоганили. – То есть я сперва тоже подумала не о том. Он был страшным. Старым. И больным. Потом оказалось, что никто не знал о болезни, кроме Оллгрима и драконов, но с драконами я еще только-только знакомилась. Я почувствовала эту болезнь. И испугалась. Зря, конечно. Ему не нужна была женщина, а вот ученик требовался, но брак дал ему право не только учить. Дерри оформил мне нормальные документы.

И блондиночка кивнула.

– А в первый вечер, когда забрал к себе, он купил мне конфет. Огромную сумку. Сказал, что понятия не имеет, чем кормят детей, но слышал, будто конфетами они не брезгуют. – Я улыбнулась, вспомнив, как сидела на старом топчане, перебирая свои богатства.

Нет, конфеты мне есть доводилось. Ник угощал.

Но вот чтобы столько и сразу… Я объелась, само собой, потом маялась животом и еще вся сыпью покрылась. А Дерри ругался. На себя. И тогда, кажется, я подумала, что не стоит его бояться.

Я сделала вдох. И выдох.

– Эшби, вы говорили, что сбежали к нему, – напомнил человек-гора.

– Попыталась. Ушла из дома. Кинулась к усадьбе. Я хотела проситься. Я была готова работать. Ведь работали же и ма Спок, и Джорджина с ее сынком. Если Клайв мог в саду помогать, то я тоже справилась бы. Или в доме. Я ведь все умела, и серебро чистить, и хрусталь протирать нашатырем, и полировать полы. Я готова была перемыть все туалеты в доме, лишь бы оставили.

– Но он не согласился?

Нет. Я прикрыла глаза.

Тот вечер был холодным. Зима. И ветер с моря. Снег колючий, который застревал в ветвях каштанов. И кора их покрывалась белесым налетом.

Пустая дорога.

Дом. Темные окна. И единственное светлое – в кабинете. Я не стала тревожить дверной молоток, я знала, что кухонную дверь здесь никогда не запирают, а сейчас в достаточной мере поздно, чтобы ма Спок ушла к себе.

И я вошла. На кухню. И с кухни.

Я прошла по темному коридору, впервые, пожалуй, испытывая страх, потому как ночью коридор казался бесконечным, а я сама – мелкой и ничтожной. Отступить не позволило упрямство. Я выбралась в холл. И поднялась по лестнице.

Я дошла до кабинета. Постучала. И дождалась разрешения. Я вошла и…

– Он делал куклу. – Рассказывать о прошлом не так и сложно, главное, не смотреть на тех, кто слушает. Вот лучше смотреть на собственные руки, на красную потрескавшуюся кожу, на заусеницу, что давно раздражает, на старую мозоль, превратившуюся в бляшку сухой кожи. – Он иногда делал кукол… не только тех, которые в мастерской, а маленьких. Он лепил лицо, а потом заказывал его отлив из фарфора в мастерской. Волосы вязал сам. И раскрашивал тоже. Очень кропотливая работа. Но куклы получались удивительные.

– Мы оценили, – сказал человек-гора, глядя куда-то в сторону.

А блондиночка подавилась вдохом.

– Он умел их делать похожими на людей. Я знаю. Я видела куклу, которая выглядела как мама, только в наряде айоха. Он сказал, что сделал ее для этнографического музея, что они собираются открывать большую экспозицию. И туда еще отправил ма Спок, которая тоже кукла, но в таком странном платье, которое совсем не наше. Наверное, тоже этнографическое.

– Что было дальше?

– Ничего. Я рассказала обо всем. Он выслушал. И я даже понадеялась, что мне помогут.

– Но не помогли?

– Нет. Он сказал, что знаком с Дерри, что тот в высшей степени порядочный человек, который не пойдет против своей совести. – Странно, но я помню каждое слово.

И выражение лица мистера Эшби. Непонятное. Словно ему было жаль, что Дерри настолько порядочный человек.

– Еще сказал, что у каждого своя судьба, и возможно, моя