Мы добрались до перевязочного пункта. Это был довольно просторный, но низкий, построенный из бревен и земли блиндаж. Врач и санитары перевязывали здесь недавно раненных бойцов. На слое настеленного лапника лежали нетранспортабельные раненые, германские егеря и военнослужащие туркестанских подразделений, подчиненных нашей дивизии. В воздухе висел тяжелый запах загнивающих ран и человеческих испражнений. В глаза бросались пропитанные кровью повязки и восково-желтые лица – гнетущая взор картина. Мы поспешили побыстрее покинуть это место человеческих страданий, не желая без необходимости угнетать свои нервы. Они нам еще понадобятся в том случае, если нас, быть может, через несколько дней тоже доставят сюда.

Но и на дальнейшем пути нам не удалось избежать гнетущих душу впечатлений. Через каждую сотню шагов нам навстречу попадались туркестанцы, которые попарно несли на плечах шесты с привязанными к ним плащ-палатками, в которых болтались раненые. Эти дети азиатских степей были невысокими парнями с желто-коричневой, словно намазанной маслом блестящей кожей и круглыми головами, которые почти без шеи торчали между плотными плечами. Их безбородые лица со щелевидным разрезом глаз, казалось, не были способны выдать движения их души.

Наконец мы добрались до одного каньона с несколькими небольшими блиндажами. Здесь обитал командир нашего егерского полка, который в то же время был и командиром боевой группы, сражавшейся на этом самом ответственном участке. Однако им больше не был мой друг Нобис. Последний за два дня до этого, в ходе классической контратаки, в результате которой были отброшены вклинившиеся было в наши позиции русские, получил дубовые листья к Рыцарскому кресту, досрочное производство в полковники и тяжелое ранение. Сейчас он находился в полевом лазарете в критическом состоянии. В дальнейшем он умудрился подхватить еще и свирепствовавший там паратиф. После выздоровления он, как инвалид войны, не был направлен на фронт, но был отправлен на родину в качестве организатора лекций для претендентов на офицерское звание. Мне больше не пришлось с ним встретиться. Его преемником стал майор Малтер из другого егерского полка нашей дивизии, с которым я быстро нашел общий язык.

Начинало темнеть, сквозь кроны деревьев сыпался холодный дождь, еще больше увлажняя и так пропитанную талой водой почву леса, когда мы стали разбивать палаточный лагерь для ночевки. Каждую из палаток при этом пришлось окапывать, чтобы дать сток воде. Потом мы обустраивали палатку для наблюдательного пункта. Рядом с ней установили две небольшие палатки для личного состава. Там, где в первый вечер возник этот палаточный лагерь, он оставался в течение всех десяти дней нашего тогдашнего там пребывания. Для строительства блиндажей у нас не было ни сил, ни времени, ни инструментов, ни материалов. Ко множеству боевых ран, которые вынесла палатка нашего наблюдательного пункта со Звездной горы, добавилось изрядное количество новых. Каждое утро нам приходилось заделывать новые отверстия, проделанные осколками снарядов во время ночных обстрелов, с помощью лейкопластыря. Достойно удивления, но ни один из обитателей этой палатки не был ранен.

На следующее утро нашего пребывания в этом лесистом каньоне лучи солнца победно пробились сквозь туман и растопили выпавший за ночь снег. Мы с майором Малтером выбрались из наших палаток, чтобы, начиная с левого фланга, пройти по передовой нашего участка фронта.

Посреди тропинки, которая вела наверх, к гребню горной гряды, а сейчас превратилась в клокочущий поток воды, лежал мертвый германский солдат. Это был симпатичный молодой человек с на удивление живым цветом лица и русыми волосами. Вид одного-единственного мертвеца порой трогает душу больше, чем целая их груда, потому что у тебя перед глазами проходит до конца целая человеческая судьба.

Я заметил, что и Малтер был тронут этой смертью, хотя он сразу же постарался скрыть это за деловитым замечанием:

– Невероятно! Этот человек лежит здесь уже двое суток. До сих пор делом чести каждого подразделения было захоронение своих убитых. Но люди становятся все безразличнее. Они беспокоятся еще разве что о своей собственной безопасности. Они слишком устали и равнодушны даже к тому, чтобы как следует окапываться самим. А о погребении убитых они уже даже и не думают, приходится в каждом случае приказывать. Этот человек, мне кажется, был в 1-м батальоне. Я сейчас прикажу им похоронить его.

И Малтер в самом деле отдал такой приказ. Но когда я через три дня проходил снова этим местом, убитый по-прежнему лежал там. Поэтому я велел похоронить его моим людям.

В одной глубокой котловине непосредственно за передовой мы наткнулись на два небольших блиндажа, больше напоминавшие блокгаузы. В одном из них располагался командный пункт капитана Аббта, а в другом – перевязочный пункт его батальона, где обрабатывали раны только что получившим их бойцам. Я только восхитился врачом, который здесь, совсем рядом с врагом, работал так спокойно и уверенно, словно все это происходило в тыловом госпитале.

Мы поднялись по короткому, но крутому склону и оказались на самой дальней точке, до которой продвинулся и на которой замер германский ударный клин. Мы стояли на горной водораздельной гряде, чей юго-западный склон круто спускался к побережью у Туапсе. Здесь за невысокими скальными выступами залегла рота, в которой еще оставалось пять человек. Это были совсем молодые люди, которые, несмотря на пережитые тяжелые бои, сохраняли хорошее самообладание. Когда я хотел получше рассмотреть лежащую впереди местность, они придержали меня, сказав:

– Осторожно! Работают русские снайперы! Кто хочет отсюда смотреть вниз, обязательно бывает убит. Вообще это ужасное место. Каждые полчаса русские обстреливают его из минометов. Очередной обстрел будет уже скоро.

В следующем батальонном блиндаже я встретил обер-лейтенанта Лампарта, который, будучи командиром 1-й батареи, уже какое-то время выступал и в качестве передового артиллерийского наблюдателя.

– Но это, собственно, не ваше дело, – сказал ему я.

– От этого зависит наилучшая работа батареи, господин майор, которую я, скажу без лишней скромности, и обеспечиваю.

– Ну да, с этим я совершенно согласен, хотя командир полка уже ворчал, что вы не уделяете должного внимания тыловым службам. Но и за это он тоже упрекал меня. Ведь мы же не можем всюду поспеть. Здесь происходит сейчас самое важное. Но и в тылу у нас тоже все должно быть в порядке. Вы, кстати, вполне заслужили замену.

– Об этом не может быть и речи. Пока мы держимся, я останусь.

Едва он успел произнести эти слова, как наши позиции подверглись сильнейшему минометному обстрелу. Укрытие, в котором мы находились, было сделано из толстых бревен, но крепеж все же был недостаточно прочным, чтобы выдержать такой сильный обстрел. Блиндаж, к сожалению, был построен с применением подручных материалов.

Сколько людей в ходе этой войны прошло испытание нервов, когда им в неприспособленных укрытиях пришлось пережидать обстрел, все же надеясь избежать смерти! Только тот, на чью долю выпало подобное испытание, знаком с тем ощущением безмерно счастливого облегчения, когда прозвучит последний разрыв, обозначая собой окончание обстрела. Когда и на этот раз произошло подобное, в блиндаж вошел один из егерей, принесший тяжелую весть: вся та рота численностью пять человек, в которой мы недавно побывали, погибла во время обстрела.