В понедельник в больнице имени Филомафитского состоялось «учредительное собрание», на котором был утвержден план по перепрофилированию больницы. Данилову очень хотелось увидеть медсестру Шполяк, да и от личного знакомства с профессором Раевским он тоже бы не отказался, но не сложилось — на собрании обоих не было и в кулуарах их тоже не удалось встретить. Идти же к кому-то из них целенаправленно совершенно не хотелось. Одно дело — случайная встреча, и совсем другое — «запрограммированная».

Менчик то ли не захотел обсуждать конфликт Данилова с Шполяк, то ли вообще не знал об этом (вполне возможно, что Раевский погнал «локальную волну» и никому, кроме шефа, о мнимом шантаже не сообщил). С Менчиком Данилов расстался крайне душевно — выпили чайку, в легкую покритиковали департамент, которому лишь бы «осчастливить» медиков очередной инициативой и пообещали друг дружке «держать связь». Данилов был уверен, что в скором времени Евгений Аристархович попросит положительную рецензию на свою свежую статью. А не жалко! По Менчику было видно, что явной белиберды он не напишет и не станет «играть в конструктор», то есть — собирать свою статью из кусков чужих текстов.

«Полезное знакомство, — оценил внутренний голос. — Если фишка ляжет ровно, то тесть передаст ему должность главного анестезиолога Минздрава».

С точки зрения полезности голос прежде никогда знакомства не оценивал. «Попер прагматизм под старость, — с грустью констатировал Данилов. — Чего доброго превращусь в конформиста вроде Савельева».

В среду, в двенадцать часов тридцать пять минут пришло сообщение от Анатолия Олеговича: «Пять лет с лишением ☹».

«Что сказал в последнем слове?», отстучал Данилов.

«Вину не признал, обвинил следствие и суд в предвзятости. Потому и наказание по максимуму. Fiat justitia, pereat mundus»,[53] ответил детектив.

«Не признал, так не признал, — подумал Данилов. — Значит, будет апелляция. Надо будет вечером позвонить адвокату и журналисту».

Жизнь внесла в планы свои коррективы, крайне поганые.

В половине четвертого Данилова вызвали в кардиологическую реанимацию, куда «скорая» привезла пациентку с повторным трансмуральным инфарктом, осложненным отеком легких. Фон у инфаркта был тот еще — декомпенсированный сахарный диабет плюс бронхиальная астма. «Скорики» сообщили, что в последние месяцы шестидесятипятилетняя женщина перестала принимать таблетки и начала лечиться травами. Обычная история. Сколько людям не объясняй, они все равно будут верить в сказки и лечиться шарлатанскими методами, которые гарантируют (ха! гарантируют!) полное исцеление от всех болезней без каких-либо побочных эффектов. А расхлебывать последствия приходится врачам…

Несмотря на все старания, в двадцать часов сорок семь минут пришлось констатировать смерть. Данилов записал в историю болезни свой осмотр, обсудил с дежурными врачами формулировку заключительного клинического диагноза, а затем долго пил крепкий кофе в кабинете, чтобы взбодриться. Пока занимался делом, не чувствовал никакой усталости, а как только закончились реанимационные мероприятия, то сразу же навалилась усталость. Не хотелось ни о чем думать и ничего делать тоже не хотелось, а уж вести серьезные разговоры — так особенно. Мысль о поездке в метро не вдохновляла совершенно. Данилов вызвал такси и медленно поплелся к центральным воротам. Когда он запирал дверь кабинета, висевшие в коридоре часы показывали половину одиннадцатого.

Разговаривать не хотелось, а таксист, как назло, попался словоохотливый — едва тронувшись с места начал рассказывать о старшей дочери, которая отучилась первую неделю в первом классе. Только минут через пять до него дошло, что пассажир не особо-то склонен общаться. Немного помолчав, таксист бросил на Данилова сочувственный взгляд и сказал:

— Не переживайте вы так. Семьдесят седьмая больница хорошая, и врачи там хорошие. Моя мама три года назад туда с инфарктом попала… Думали, что все уже… Совсем все… Родственники из Еревана прилетели прощаться, а маму в тот же день из реанимации в палату перевели. Сейчас с внучками сидит, старшую в школу водит. Говорит, что пока обеих замуж не выдаст, умирать не собирается. И у ваших близких тоже все будет хорошо, вот увидите!

Ну а что еще может подумать таксист, подобрав у больничных ворот в одиннадцатом часу вечера хмурого мужика? Ясное дело — родственник пациента возвращается домой и сильно переживает.

— А у кого-то уже не будет, — сухо ответил Данилов, у которого чужое участие порой вызывало сильное раздражение.

— Извините, пожалуйста, — виновато сказал таксист и больше никаких разговоров не заводил.

Адвокату Инне Ильиничне Данилов позвонил вечером следующего дня, после ужина.

— Вы уже знаете? — вместо приветствия спросила Инна Ильинична.

— О чем?

По голосу собеседницы Данилов понял, что сейчас он услышит плохую новость, но не предполагал, что новость окажется настолько ужасной.

— Сапрошин этой ночью повесился в камере, — сообщила адвокат. — Сделал веревку из своей рубашки… Сокамерники подняли шум, когда он уже окоченел. То ли спали, то ли просто мешать не хотели.

— Ёшкина капитель! — вырвалось у Данилова.

Так в минуты наивысшего эмоционального напряжения могла выражаться мама, бывшая принципиальной противницей сквернословия.

В пятницу Данилов крупно повздорил с Еленой. Дискуссии между ними время от времени случались, но до того, чтобы не разговаривать с мужем и вообще демонстративно не замечать его, Елена доходила редко. Вообще-то Данилову такой семейный бойкот не нравился настолько, что он первым делал шаг к примирению, независимо от того, считал ли себя виноватым или нет. Но на этот раз взаимное игнорирование было к месту, иначе бы завелись по новой и неизвестно чем бы все это закончилось.

А начиналось все хорошо, с благих намерений, которые используются для благоустройства сами знаете какой дороги. Насмотревшись прошлым вечером и сегодняшним утром на мужа, который ходил чернее тучи и варил себе в турке такой кофе, в котором стояла ложка, Елена решила устроить небольшой семейный праздник с роллами и тортиком.

— По какому поводу гуляем? — мрачно поинтересовался Данилов.

— По поводу для рождения русского театра! — бодро ответила Елена, которой Гугл не смог подсказать более подходящего повода. — Ровно двести шестьдесят пять лет назад, в 1756 году, императрица Елизавета издала указ об учреждении в Петербурге русского театра для представления трагедий и комедий! И если хочешь знать, то это еще и намек — я забыла, когда ты приглашал меня в театр!

— Приглашу, когда маски отменят, — пообещал Данилов все тем же мрачным тоном. — Для меня маска — рабочий атрибут. Я в маске спектакль смотреть не могу, потому что мне будет казаться, что я в не в театре, а в больнице.