Себя тесть выдавал за потомка генерала Раевского, героя Отечественной войны 1812 года. Родство подтверждалось двумя реликвиями — золотой табакеркой с витиеватым вензелем «НР» и прижизненным портретом славного генерала, кисти неизвестного художника. Табакерку тесть хранил в банковской ячейке и живьем Геннадий Всеволодович увидел ее только после смерти тестя, а до тех пор был знаком с раритетом только фотографии. Портрет же висел в гостиной, на радость хозяевам и зависть гостям. Супруга оказалась той еще партизанкой. Лишь на пятом году семейной жизни поведала мужу, что портрет новодельный, табакерка неизвестно чья, а красивая фамилия образовалась после того, как дедушка отбросил первый слог от фамилии Караевский. Уж очень ему не нравилось, что окружающие воспринимают его фамилию как производное от слова «карать». Для терапевта такая аллюзия была совершенно неподходящей. Не станешь же объяснять каждому, что фамилия происходит от названия деревни в Иркутской губернии. Проще слегка ее подсократить.

Загад, как известно, не бывает богат, а радужные надежды чаще всего оборачиваются горькими разочарованиями. В начале нулевых зарвавшийся Дубровский в считанные недели утратил все свое влияние и был вынужден спешно эмигрировать на гостеприимные берега туманного Альбиона. Любимый тесть оказался причастным к каким-то неблаговидным делам своего покровителя (приближенные всегда к чему-то да причастны). Тестю удалось остаться на свободе, но с должностью и значительной частью «неправильно приватизированной» недвижимости пришлось расстаться. Тесть так расстраивался, что заработал сначала инсульт, а затем инфаркт, который и свел его в могилу. А на зятя-однофамильца легла тень опалы. В кулуарах Геннадию Всеволодовичу объяснили, что с надеждами на членство в Академии Наук и заведование кафедрой лучше расстаться, чтобы не травить душу попусту.

«Ничего, — решил Геннадий Всеволодович. — Специальность есть и связи имеются. Не пропаду!».

Связи были широкими и довольно крепкими, поскольку Геннадий Всеволодович умел дружить с нужными ему людьми, проще говоря — добросовестно соблюдал принцип «ты — мне, я — тебе» и предпочитал получать плату за свои услуги ответными услугами, а не деньгами, так было гораздо выгоднее.

Со временем былое забылось и похороненные когда-то перспективы снова замаячили на горизонте, но в пятьдесят восемь лет уже нет такой прыти, как в тридцать шесть, да и приоритеты меняются. Заведование кафедрой — та еще головная боль, к тому же придется уходить из ставшей родной больницы, в которой Раевский долго и старательно выстраивал все под собственные нужды и про себя называл ее «Мое Баллантрэ» (Роберта Стивенсона он высоко ценил и часто перечитывал). Членство в Академии — штука неплохая, но как только вспомнишь, сколько телодвижений ради этого придется совершить и какие деньги придется потратить, так сразу же приходит на ум мысль — а оно мне нужно? Корифею отечественной кардиохирургии, «тому самому Раевскому» можно и не быть академиком. Опять же — в последнее время вокруг этого треклятого членства разгорается столько скандалов, что пропадает вся охота его добиваться. Если сами принесут на блюдечке, да с поклонами — тогда еще можно подумать, а так лучше на свободные деньги еще одно строение прикупить.

Страстью к приобретению недвижимости Геннадий Всеволодовичзаразился от тестя. Чем тратить деньги на пустяки, лучше вложить их в нечто доходное и не обесценивающееся. Опять же — на покое хорошо иметь «финансовую подушку». Надо сказать, что «подушка» Геннадия Всеволодовича давно выросла до размеров двуспального матраса. В отличие от тестя, записывавшего всю недвижимость на свою супругу, Геннадий Всеволодович приобретал строения и квартиры на юридические лица, учредителями которых были другие юридические лица, владельцем которых был он. Зачем понадобилось разводить такую канитель? А для того, чтобы люди меньше бы «абсуждали» благосостояние профессора-корифея. Им же, зубоскалам ядовитым, только дай повод…

В тот злополучный понедельник Геннадий Всеволодовичпроснулся с дикой головной болью, вызванной подскочившим артериальным давлением. Иного после бурного семейного скандала ожидать и не следовало — возраст ежедневно напоминал о себе, да и заснуть удалось только в третьем часу, после снотворной таблетки, запитой двумя рюмками коньяку.

Единственная дочь Геннадия Всеволодовича по большой любви и случайному залету вышла замуж за какого-то прохиндея, мало того, что нерусского, да еще и из плебейской семьи (о собственном крестьянско-пролетарском происхождении Геннадий Всеволодовичдавно заставил себя позабыть и, по примеру тестя, считался генеральским потомком). Когда выяснилось, что должен родиться мальчик, дочь сказала, что они с мужем хотят назвать своего первенца Виуленом в честь отца мужа, умершего двадцать лет назад, когда муж и зять учился во втором классе.

— Мало того, что имя корявое, так еще и значение у него аховое! — возмущался Геннадий Всеволодович. — Ты хоть знаешь, как расшифровывается Виулен? Владимир Ильич Ульянов-Ленин! Сто лет назад такое имя было в моде, но сейчас… Я лично содрогаюсь от мысли, что моего внука будут звать Виуленом! А как сокращается это имя? Вилик? Виулик? Или Ленчик?………! Ну что за блажь — давать ребенку имя деда? Если бы все следовали этой нелепой традиции, то на планете жили бы только Адамы Каиновичи и Каины Адамовичи!

— Ну что ты так волнуешься? — пыталась успокоить жена. — Лишь бы мальчик родился здоровый, а как его зовут — это неважно…

— Тебе, может, и неважно, а мне важно! — стоял на своем Геннадий Всеволодович. — Я не хочу, чтобы мой внук страдал от своего дурацкого имени! Хватит с него отчества и фамилии! Хоть имя нормальное дайте ребенку!

Фамилия зятя, а, стало быть, и будущего внука, содержала пять согласных звуков подряд и могла бы использоваться логопедами для диагностики нарушения речевого развития. Однако имя зятя было круче любой фамилии. Его звали Рамзесом… Каково, а? Хорошо еще, что в семейном обиходе Рамзеса превратили в Рому, чтобы фараонское имя не царапало постоянно слух… Но Виулен Рамзесович- это уже перебор. Это имя для персонажа скетча. «Наш директор Виулен Рамзесович…». А дальше можно ничего не говорить, народ и так минут пять ржать будет…

— Мне лично в моем муже нравится все! — заявила дочь. — И имя, и фамилия, и все остальное! И я полностью поддерживаю его желание увековечить память покойного отца! Видимо, отец это заслужил!

Последняя фраза прозвучала как «в твою честь, дорогой папаша, я бы сына сроду бы не назвала».

Слово за слово, слово на слово, слово к слову — и рассорились насмерть. Дочь устроила истерику (беременным полагается), жена устроила сцену, и даже персидский кот Тимофей внес свою лепту в домашний скандал — осквернил, поганец этакий, хозяйские туфли. Причем Геннадий Всеволодович заметил проделку кота в самый неудобный момент — утром, когда обувался на выход. Пришлось менять носки, мыть ноги и надраивать до сияющего блеска другую пару обуви (в отношении чистой обуви и одежды у Геннадия Всеволодовича был пунктик).

Дальше — больше. На ближнем к больнице перекрестке «лексус» Геннадия Всеволодовича подрезал какой-то нахал из породы адских водителей. Машину чуть не вынесло на остановку, на которой, по утреннему времени, стояло человек пятнадцать. Отдышавшись, Геннадий Всеволодович понял, что сегодня он больше рулить не будет. Бросил машину там, где остановился — а пусть даже и эвакуируют, даром что ли отцу гибдэшного замначальника аортокоронарное шунтирование делал? — и потопал в больницу пешком. По-хорошему следовало бы отменить обе назначенные на тот день операции, но Геннадий Всеволодович не любил менять своих планов. Особенно с утра и особенно в понедельник, который налагает отпечаток на всю неделю.