— Это можно прикольно обыграть! — встряла Мария Владимировна, помогавшая матери расставлять на столе японскую снедь. — Надо сходить на спектакль, действие которого происходит в больнице и у тебя получится эффект полного погружения в действие!

— Я в это действие каждый день погружаюсь, — проворчал Данилов. — Без всякого театра. Тут вся жизнь — сплошной театр драмы и трагедии…

Если у Марии Владимировны было хорошее настроение, то ей хотелось, чтобы всем вокруг тоже было хорошо. Но, пребывая в меланхолии, дочь не стремилась портить настроение окружающим, а молча дулась в своей комнате. Правильное поведение.

— Если папе не хочется праздновать день рождения театра, то мы найдем другой повод! — сказала она и метнулась в свою комнату за телефоном.

Пользуясь отсутствием дочери, Елена укоризненно посмотрела на Данилова и покачала головой — не порть ребенку праздник, папаша, да и жене тоже не порть!

— Так, что у нас сегодня?… — послышался из коридора голос дочери. — Всемирный день предотвращения самоубийств…

— Вот это подходит, — сказал Данилов. — Точно в цвет!

— Ну уж нет! — Елена швырнула на стол палочки для еды, которые собиралась разложить возле тарелок. — Это я решила устроить праздник, и я хочу выбрать повод!

— Тем более, что кроме дня рождения театра сегодня и праздновать нечего, — добавила Мария Владимировна. — Ну разве что китайский день учителя… Папа преподаватель…

— …которого китаец железякой по башке огрел, — подхватил Данилов. — Можно сказать — благословил на преподавательскую деятельность. Так что и этот повод вполне подходит…

«Заткнись! — одернул его внутренний голос. — Хочешь выпустить пар — вали в гости к Раевскому и там изгаляйся!».

— Прошу прощения, — сказал Данилов, сменив тон с ернического на покаянный. — Что-то на меня нашло. Не берите в голову, вы тут не при чем, просто неделька выдалась препоганейшая… — не вставая со стула он присоединился к хлопотам по сервировке — взял брошенные Еленой палочки для еды и аккуратно разложил их, а затем стал вскрывать пластиковые баночки с соусами и маринованным имбирем. — Может, действительно в театр сходить? А вместо маски я «трубу» надену, она у меня с работой не ассоциируется.

«Трубу», то есть — шарф-маску с изображением нижней части человеческого черепа, Данилову подарила на день медика дочь. Подарок понравился, но летом надевать его не было повода.

— Можно сходить на «Принцессу цирка»! — предложила дочь.

— Замечательно! — одобрил Данилов. — Моя любимая оперетта. Сам бы не отказался сыграть на скрипке под куполом цирка…

Настроение оставалось прежним, но Данилов настолько хорошо заставлял себя шутить и улыбаться, что смог ввести в заблуждение Елену, которая после ужина попыталась развить успех. Когда со стола были убраны остатки пиршества, а Мария Владимировна ушла к себе, Елена с заговорщицким видом извлекла из «свечки» стройную бутылку с черной этикеткой.

— Эстонское черносмородиновое вино! — торжественно объявила она, ставя бутылку на стол. — Говорят, что нечто невероятное. Составишь компанию?

— Составлю, — кивнул Данилов и взял бутылку в руки, чтобы получше ее рассмотреть. — Откуда такое? Контрабандный товар?

— В Эстонию, между прочим, пускают тех, кто привился «Спутником», — просветила Елена. — Если до Нового года ничего не изменится…

— …то ни в какой Таллин мы не поедем! — Данилов строго посмотрел на жену. — Ты же прекрасно понимаешь, что прививка не гарантирует от неожиданностей. Например — ты топаешь по аэропорту, в куртке и с рюкзаком, немного распаренная и контролер намеряет у тебя тридцать семь и один. Тебя изолируют до получения ответа тестирования, а не мне тебе рассказывать, как велика доля ложноположительных ответов… И что ты получаешь? Вместо веселой новогодней недели — две недели унылого сидения в изоляторе, да еще и за свой счет. Нет, пока вся эта свистопляска не войдет в берега, мы станем развивать внутренний туризм!

— Тридцать семь и один — это запросто, — усмехнулась Елена. — Мы так в детстве развлекались — бегали в пальто несколько раз с первого этажа поликлиники на третий и обратно, а потом шли к врачу за справкой. Тоже в пальто, мол озноб сильный… Иногда проходило.

— Проще йодом, — заметил Данилов.

— Если бы мы тогда знали про йод…

Вино оказалось весьма своеобразным. Вроде бы и вкусное, и терпкое, и аромат чарующий, но третьего глотка делать уже не хочется.

— На любителя, — констатировала Елена и убрала бутылку в шкаф.

Из кухни, однако, она не ушла, а снова села за стол и посмотрела на Данилова внимательным взглядом человека, которому есть, что сказать. Данилов взглядом предложил ей высказаться. Он думал, что речь пойдет о каких-то рабочих проблемах и приготовился сочувствовать и советовать, но оказалось, что сочувствовать собралась Елена.

— Чего только не случается в жизни, — начала она. — Я понимаю твое настроение, Данилов, но и ты пойми, что от тебя ничего не зависело и ты ничего не мог изменить…

— Это очень удобная отговорка! — резко ответил Данилов. — Универсальное утешение! Сказал — и умыл руки.

— Ты реально не мог ничего изменить, — повторила Елена тоном матери, уговаривающей упрямого малыша. — Ты сделал все, что мог…

— Давай начнем с того, что я ничего не сделал! — перебил жену Данилов. — Суетился попусту, терял время и утешал себя тем, что приговор может быть пересмотрен или отменен. Знаешь, почему я злюсь на себя? Потому что я дурак! Я допустил огромную ошибку, считая, что все можно будет исправить. А оказалось, что нельзя! И я должен был предвидеть такую возможность!

— И что бы ты сделал?

— Старался бы лучше! — Данилов стукнул кулаком по столу. — Или, хотя бы, нашел возможность поговорить с Сапрошиным и дать ему понять, что он не одинок!

— Но он же был под домашним арестом, — напомнила Елена.

— Можно было бы найти возможность! — упрямо тряхнул головой Данилов. — В крайнем случае, передать сообщение через адвоката! Лучше уж нарушить режим, чем вот так… — Данилов снова стукнул кулаком по столу, но уже без прежнего энтузиазма. — Сапрошин покончил с собой не от того, что ему дали реальный срок. Он от безысходности и одиночества повесился! Срок — это крупная неприятность, но от неприятностей психически здоровые люди счетов с жизнью не сводят! Человек убивает себя, когда понимает, что жизнь потеряла смысл! И не спорь, пожалуйста! Я в этой теме разбираюсь лучше тебя…[54]

— Мне все-таки кажется, что Сапрошин поторопился, — сказала Елена. — Все могло измениться и примеры тому есть. Неужели он не знал про Мисюрину? В жизни не поверю!

— Знал, конечно, — согласился Данилов. — Но при чем тут Мисюрина? Не путай, пожалуйста, теплое с мягким. Дело Мисюриной вызвало широкий общественный резонанс. Коллеги массово высказывались в ее поддержку. Даже такой г…к, как академик Иволгин, сказал, что она не виновата. Такую волну невозможно было проигнорировать! А Сапрошина никто не поддержал. В Сети его только ругали. Коллеги между собой шушукались, что Сапрошина подставили, но выступить на суде с добрыми словами в его адрес никто не захотел… Ты представляешь, какой это удар? Люди, с которыми ты работал много лет, забыли о тебе в тот момент, когда ты отчаянно нуждался в их поддержке! Жены и детей у него, насколько мне известно, не было. Человек остался совсем один! Оболганный и отвергнутый обществом! Да еще и с сознанием того, что к своей работе он после отбытия срока вернуться не сможет. Представь его положение — выйдет на пороге шестидесятилетия, здоровье на зоне подорвано, совсем один, без профессии и каких-либо перспектив! Хорошо, если какие-нибудь ушлые прохиндеи квартиру не отожмут за время отсидки… Ну и об аффекте тоже забывать не следует — он же впервые в жизни оказался за решеткой.