Звонок раздался в двенадцать минут четвертого утра. Схватив трубку, Найт услышал незнакомый женский голос, говоривший с американским акцентом:

— Алло, это Томас?

— Совершенно верно.

— Это Таша Коллинз? — произнесла женщина. Это было утверждение, но она повышала тон в конце каждого предложения, поэтому они звучали как вопросы. — Знакомая Куми из консульства?

— Точно. Да. Как она?

— У нее все хорошо. Она отдыхает. Операция прошла нормально? Опухоль удалили. Я разговаривала с хирургом. Он сказал, что злокачественное образование было небольшим, второй степени. Врач считает, что полностью его удалил. — Казалось, она читает по бумажке. — Соседние ткани нормальные, следов распространения нет? Для полной уверенности взяли образцы лимфы, но все выглядит хорошо. Опухоль была замечена на ранней стадии.

— С Куми все в порядке?

— Пока что да. Как я уже сказала, она отдыхает. Ее выпишут из больницы через несколько часов? Она будет дома вечером по нашему времени.

— Спасибо, — поблагодарил ее Томас.

Проспав два часа, Найт оставил записку миссис Хьюз, собрал вещи и заказал такси до железнодорожной станции. Он стоял на перроне в ожидании первого поезда на Лондон, ощущая утреннюю прохладу и, кажется, впервые за несколько недель вдыхая полной грудью свежий воздух. Надо будет позвонить Куми из Лондона. Пока что… все было если не хорошо, то, по крайней мере, лучше, чем прежде, и эта разница имела огромное значение.

Приехав в Лондон, Томас позвонил в Вестминстерское аббатство и оставил сообщение для Хейзелхерста, который, как его заверили, должен был появиться в самое ближайшее время. Он отправился к аббатству на метро. Вагон был заполнен безмолвными пассажирами, которые ехали на работу, уставившись в газеты или на экраны наладонников, но всю дорогу у него с лица не сходила улыбка.

Войдя в аббатство, Томас справился у привратника и быстро разыскал Хейзелхерста на огороженной дорожке за южным крылом.

— Добрый день, мистер Найт, — радостно приветствовал его служитель, походка которого вдруг стала подпрыгивающей. — У меня есть для вас кое-какие известия.

Пожав ему руку, Томас пошел рядом, и маленький человечек педантично доложил ему о своих находках:

— Могила в Уголке поэтов действительно принадлежит Шарлю де Сен-Дени, маркизу Сент-Эвремону. Его отправил в изгнание Людовик Четырнадцатый за какой-то политический проступок. Впоследствии вопрос был улажен, его отношения с французской короной восстановились, но он больше так и не вернулся во Францию. Сент-Эвремон жил в Лондоне. Этот поэт, эссеист и драматург был известен своими эпикурейскими обычаями и изысканным обществом, которое у него собиралось. Он оказался признанным мастером острот, в своем роде Ноэл Коуард[30]семнадцатого века, и праздновал торжество плоти при каждом удобном случае. Этой религии маркиз посвятил всю свою долгую жизнь. Сент-Эвремон написал пьесу в английском стиле под названием «Сэр будущий политик», переписывался со многими влиятельными дамами — писательницами, светскими львицами. У него была по крайней мере одна продолжительная связь с женщиной, значительно уступавшей ему в возрасте. Он поддерживал очень хорошие отношения с английскими королями, в первую очередь с Карлом Вторым, дожил до девяноста с лишним лет, что для той эпохи являлось чем-то из ряда вон выходящим, и был похоронен в южном трансепте.

— Ну а шампанское?

— А вот здесь начинается самое любопытное, — сказал служитель. — Знаете ли вы, что первоначально шампанское не было игристым? Нет? Я тоже этого не знал. Так или иначе, этот Сент-Эвремон был из провинции Шампань, хотя в те дни тамошнее вино совсем не ценилось. Распространены были более крепкие и сладкие сорта. В общем, именно Сент-Эвремон впервые познакомил Англию с шампанским. Тут есть кое-какие разногласия, но именно он, по сути дела, создал то игристое вино, какое мы знаем сегодня.

— Как маркиз это сделал?

— Привез вино в Лондон, — сказал Хейзелхерст. — Здесь все начинает пениться.

Томас рассмеялся.

— Если честно, науку я так до конца и не понял, — продолжал служитель. — Но похоже, за время, которое требовалось на перевозку вина в Англию, происходило вторичное брожение и вырабатывался углекислый газ. Если пробка была заткнута туго, обмотана бечевкой или проволокой, то газ растворялся в вине, и оно становилось игристым. В модных английских салонах, завсегдатаем которых был Сент-Эвремон, бурлящее вино произвело фурор. Метод его приготовления был перенесен обратно во Францию, где стал основой производства шампанского.

— Так, значит, это англичане изобрели шампанское? — улыбнулся Томас.

— Отрадно, правда? — согласился Хейзелхерст. — Наверное, это преувеличение, быть может, даже искажение фактов, но все равно хорошо. Теперь пришла пора вам ответить на один мой вопрос.

Томас это предвидел, но ничего не имел против и заявил:

— Спрашивайте.

— Какое вам до этого дело? Почему вас интересует этот давно умерший французский вельможа, но вы о нем ничего не знаете? Итак?.. — Не договорив, служитель насмешливо поднял брови — типично галльское выражение лица.

Томас рассказал ему об утерянной пьесе Шекспира, о странном увлечении Даниэллы Блэкстоун никому не известной маркой шампанского и о том, как Дэвид Эсколм собирался встретиться с ним, Найтом, в Уголке поэтов. К его удивлению, возбуждение Хейзелхерста увяло.

— Отталкиваться особенно не от чего, да? — заметил служитель. — Я хочу сказать, возможно, все это никак не связано между собой и вы идете по ложному следу.

— Понимаю, — вынужден был признать Томас. — Но вы только задумайтесь. Человек образованный, писатель, если хотите, воплощение англо-французского согласия, который сам пишет пьесы в английском стиле. Этот человек знаком с английской драматургией и живет в Лондоне всего через несколько десятилетий после того, как, согласно документальным данным, был выставлен на продажу экземпляр «Плодотворных усилий любви». Нет ничего невозможного в том, что Сент-Эвремон приобрел английскую пьесу о французском королевском дворе, которая, если судить по «Бесплодным усилиям любви», блистает остроумием, является торжеством любви и наслаждения над затворничеством. Если мои представления об утерянной пьесе хотя бы отчасти соответствуют истине, она должна была прийтись по вкусу французскому жизнелюбу, светскому льву и писателю. Вы сказали, бурлящая?

— Я имел в виду шампанское.

— Что ж, пожалуй, это слово как нельзя лучше описывает то, какой я представляю себе пьесу «Плодотворные усилия любви». Бурлящая. Как раз в духе Сент-Эвремона.

— Итак, если предположить, что у него действительно имелся экземпляр пьесы, что с ним произошло? — спросил служитель. — Был составлен полный каталог библиотеки Сент-Эвремона, и сам он довольно хорошо известен в определенных кругах. Если пьеса по-прежнему была у него в тысяча семьсот третьем году, когда маркиз умер, о ней обязательно стало бы известно.