«Окопные» речи Керенского, где он без устали тиражировал свои призывы, размышления, чувства, не оставили равнодушными сердца русских солдат. По его мнению, «если бы Деникин не поддался пессимизму и не бросил Южный фронт, вернувшись в свой штаб, в Минск, может, русским солдатам удалось бы удержать завоеванные позиции и отбросить натиск германских дивизий, пустивших в ход отравляющее вещество».

Это был созданный немцами горчичный газ. От этого смертельного газа не защищали противогазы. Он проникал сквозь одежду и поражал человека. На такое коварство не решился даже Гитлер во Второй мировой войне, обладая громадными запасами иприта, газа еще более сильного, чем горчичный. Впрочем, у нас иприт изготовлялся тоже, и в неменьших объемах, о чем безусловно знал фюрер.

Неожиданное применение газа угнетающе подействовало на солдат. Началась паника. Генерал Деникин растерялся и, будучи не в состоянии противодействовать мерзкому «оружию», поспешно отбыл с фронта, что, конечно же, не украшает биографию этого незаурядного человека, будущего автора известной книги «Русская смута».

18 июля Верховным командующим был назначен генерал Корнилов, а в начале августа на фронт прибыл генерал Деникин, вероятно оправившийся от грубого, нарушения немцами негласных, но общепринятых законов войны, запрещавших применение газов и ядов. Оба генерала резко изменили свое отношение к комиссарам и военным комитетам. Командиры, которые считали своей обязанностью сотрудничать с комиссарами и комитетами, замещались «твердолобыми сторонниками старого режима» (характеристика Керенского). Исполняющий обязанности военного министра Борис Васильевич Савинков, бывший во время войны социал-патриотом, заместителем военного министра и его другом, отличный писатель, в своем приказе № 177 от 10 августа отмечал: «В связи с последними событиями на фронте в ряде воинских соединений наблюдается определенное беспокойство в отношении дальнейшей судьбы армейских организаций, что объясняется лишь атмосферой взаимного недоверия, которая, к сожалению, возникла вследствие пропагандистской деятельности подозрительных лиц…»

В своих мемуарах Керенский объясняет, что этими «подозрительными лицами были не большевики, а совсем наоборот». Кто же? Корнилов, Деникин и симпатизирующие им высшие офицеры. «Был ли здравый смысл в их систематической клеветнической кампании против комиссаров и комитетов, которая велась на митингах, в прессе и в официальных сводках ставки?.. Через многие годы открылась чудовищная правда. Генерал Корнилов считал, что сдал Ригу, предпочитая потерю территории потере армии в целях немедленного восстановления дисциплины в армии. Но в какой? Без солдатских комитетов, созданных Временным правительством. Генерал Корнилов скрыл от прессы, что русские войска вели упорные бои под Ригой под градом тяжелой артиллерии и в облаках горчичного газа. Он пустил в ход лживые сводки, будто бы при первом ударе немцев русские трусливо бросились наутек, – с горечью в душе вспоминал Керенский. – Перед лицом всей России свидетельствую, что в этой неудаче нашей не было позора. Войска честно выполняли все приказы командного состава, переходя местами в штыковые атаки и идя навстречу верной смерти. Представители армейских комитетов находились вместе со мною в районе боев. Случаев бегства и предательства войсковых частей не было».

В России назревала революция. Ей предшествовали крестьянские бунты типа пугачевских, военный путч декабристов, террористические акты народовольцев… Ее подготавливали революционеры духа – Пушкин, Гоголь, Салтыков-Щедрин, Толстой… Были у нее свои теоретики – Плеханов, Бакунин, Герцен, Каутский… И вот впервые появился человек, готовый осуществить революцию на практике, – умный, эрудированный, бескорыстный, решивший сделать свою самодержавную родину страной демократической и цивилизованной. Вряд ли, ступая на этот путь, он представлял себе все его сложности и трудности; как первопроходец, он не мог в чем-то не ошибаться, чего-то недоучитывать. Будучи человеком честолюбивым, он порой переоценивал возможности свои и искренне любимого им народа, недооценивал дикую мощь толпы, состоящей из люмпенов городов и деревень, не знал или забыл вещее высказывание философа Средневековья Эразма Роттердамского о том, что иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая, но тем не менее не пошел на поводу у толпы, которой овладевал призрак коммунизма, призрак утопического светлого будущего. Народ его поддержал, в первую очередь «крепкий мужик», трудолюбивый и мыслящий – что городской, что сельский, – воевавший с неприятелем не только по приказу, но и по зову души. Перелистаем кратко газеты того времени, письма, напечатанные в них, выражавшие истинный глас народа, данные без обширных комментариев.

Газета «Русское слово»: «Мне хотелось бы в настоящем письме выразить все чувства нашей солдатской благодарности тем, кто превращал солдата-раба в солдата-гражданина». Подпись: «Сашенька Попов, солдат 312 пехотного полка».

Отрывок из статьи в газете «Вперед» (18 апреля 1917 года): «Скажем большевику:…зачем преждевременно призывать к гражданской войне, где должна непременно пролиться пролетарская кровь. Спасибо, меньшевик! Ты ведешь нас по более правильной дороге, твои слова обдуманны и последовательны, а вам, товарищи Большевики, хотя и слушаем Вас, но мало верим, и идти по Вашей обледенелой дорожке не хотим, как бы в некоторых пунктах не оскользнуться». Подпись: «Группа мастеровых и рабочих Курского вокзала».

24 апреля 1917 года, отрывок из письма в орган печати РСДРП газету «Социал-демократ»: «Преклоняюсь перед задачами, поставленными РСДРП, признавая заслуги Советов по свержению царизма и контролю за Временным правительством, которое при этом условии пользуется полным доверием всех сознательных и мыслящих обществ, не могу оправдать направления Вашей газеты. Прочитывая ее ежедневно, убеждаюсь, что название „Социал“ присвоено несправедливо, так как все воззвания газеты не социалистичны, а анархичны и провокационны. Всех же вождей, лишенных здравого смысла, как „Ленин“, поместили бы в хорошую психиатрическую лечебницу, а безнадежных – в отделение неизлечимо больных; в противном случае Вы не друзья народа, народа и рабочих, а их враги и еще более вредные, чем монархисты, которых ловят и сажают в тюрьмы, а почему-то Вас держат на свободе. Вращаясь по специальности в самых разнообразных слоях пролетариата и всего общества и зная деятельность многих слоев плутократии, взываю ко всем социалистическим партиям, что народным массам необходим порядок, возможный только при их исключительном объединении в основных положениях, а все, что играет на слабых струнах многострадального русского народа, должно быть немедленно устранено и обезоружено, а по окончании войны отправлено в любимую им Германию в таком поезде, в каком Вильгельм прислал нам „Ленина“. Подпись: „Дочь бывшего дворового человека“.

Прочитав это письмо, нельзя не удивиться политическому чутью, разумности и откровенности ее автора, вышедшего из народа и неравнодушного к его судьбе. Когда Ленин говорил, что у него «каждая кухарка должна уметь управлять государством», то он спекулятивно и умышленно заблуждался, не каждая, а наделенная умом, истинно патриотичная, как автор этого письма. Вкусив плод свободы, многие люди поняли, что ее надо защищать в полной мере, не жалея ни сил, ни себя, поняли женщины, уравненные в правах с мужчинами. Для защиты завоеваний Временного правительства образовался женский батальон смерти. Увы, кроме фотографии, документы о нем не сохранились. Известно, что в него входили и женщины дворянского происхождения, даже княжеского, и офицерского сословия, и фабричные работницы… Судьба его была трагична. Окруженный и застигнутый врасплох, женский батальон был захвачен в плен красногвардейцами, женщины были зверски изнасилованы и сразу после этого расстреляны. Очевидец рассказывал, что по двое-трое мужчин бросались на сопротивлявшуюся женщину, срывали с нее военную форму, рвали нижнее белье и с дикими криками услаждали свою похоть. Александр Федорович был обескуражен случившимся, переживал гибель отважных русских женщин, присягу которых принимал и которыми гордился. Он собирался поставить им памятный знак, но события одно опаснее другого не позволили ему заняться этим. Противник любого междоусобного кровопролития, он считал убийство женщин особенно бесчеловечным. Его взгляды поддерживал народ, о чем ярко свидетельствует следующее письмо, где эта проблема высвечивается даже более глубоко, чем ее проводил в жизнь Керенский, вынужденный под давлением обстоятельств ввести смертную казнь на фронте.