Артем впихнул меня в машину через переднее сиденье и, устроившись на водительском месте сам, заблокировал двери. После чего, с облегчением откинувшись на спинку кресла, сказал:

— Не дергайся. Я ничего тебе не сделаю.

— По твоим поступкам этого не скажешь, — парировала сухо, пытаясь хоть немного успокоиться, чтобы мыслить трезво.

— Мне лишь надо, чтобы ты меня выслушала. Да, кстати…

Он потянулся к своему карману и вынул оттуда телефон, который я мгновенно узнала.

— Тебе наверняка интересно, откуда у меня эта штучка… — протянул он, вертя в руках последнюю модель айфона в строгом черном чехле.

Страх сжал горло холодной, липкой рукой. Неужели он навредил Эмилю? Неужели… убил?

— И откуда же? — спросила ровным тоном, стараясь не показывать того, насколько мне, почти до затмения рассудка, страшно за Романова.

— Воспитание в детском доме многому учит… — передернул Артем плечами. — В том числе — ловко воровать…

Я нахмурилась, пытаясь понять, что это может значить. Он всего лишь украл телефон? Стало быть, сам Эмиль находился сейчас где-то далеко, в безопасности, ни о чем даже не подозревая?

Но спрашивать об этом было попросту нельзя. Это могло вызвать в Артеме приступ агрессии, который будет иметь для меня самые непредсказуемые последствия.

— Ты… не упоминал об этом раньше.

Он презрительно швырнул телефон мне на колени и практически выплюнул:

— Ты тоже не сочла нужным сообщить, что связалась с этим человеком. Из миллионов людей в этом городе… именно с ним. Но я все выяснил сам…

Сглотнув нервный ком, я ждала, что еще он скажет.  Было чувство, что от меня отвечать что-либо и не требовалось. Только слушать…

— Да… — продолжил задумчиво Артем, глядя прямо перед собой. — Я никогда не говорил тебе об этом. И о многом другом, что происходило там, в детдоме… а теперь скажу.

Казалось, он перестал даже замечать мое присутствие. Черты его лица исказились, сделавшись кривыми, ломанными… почти неузнаваемыми. Он и был, похоже, мыслями уже не здесь.

— Ты была такой чистой, Ника… — вновь заговорил Артем. — Такой… неискушенной. Домашняя девочка, чье сердце было отдано одной лишь музыке. Я захотел тебя с первой же минуты… но так боялся запачкать. Боялся выпустить наружу демонов, которые жрали меня по ночам, боялся… потерять. Ты спасала меня миллионы раз, но сама не подозревала, от чего.

От его слов по телу побежала дрожь. Не страх, не отвращение, нечто иное было ее причиной… возможно, предчувствие чего-то жуткого, что он собирался мне открыть.

— Ты знаешь, что мать оставила меня в детском доме… — прохрипел Артем, по-прежнему заключенный в собственные воспоминания. — Бросила… потому что ей не на что было меня содержать. Малодушно скинула с себя лишнюю ношу и никогда больше не возвращалась.

Его руки остервенело сжались на руле, выдавая внутренний непокой.

— А я ждал… Я верил, что она меня спасет. От тех людей, что способны были причинять лишь боль. Тех, что упивались этой болью, наслаждались своей властью над теми, кто не мог им ответить…

— Ты говоришь о… воспитателях?

Он зло рассмеялся:

— Воспитатели! Нет, они даже не походили на людей. Алчущие звери, жаждущие чужой крови. Я ненавидел их. Ненавидел ее… свою мать. Ей было жаль для меня корки хлеба, но не было жаль, что обрекает меня на подобное…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мне нечего было сказать ему на это. Все слова ушли куда-то глубоко внутрь, трансформировавшись в ноющее чувство слева, в груди…

— Знаешь, Лиза очень похожа на нее… — усмехнулся Артем, а я содрогнулась. — Поэтому я тогда сделал все это с ней… я отомстил. Сжимал это хрупкое горло, терзал противящееся мне тело и представлял при этом, что это моя мать…

Я закусила губу, чтобы не сказать вслух, что он безнадежно болен. Чтобы не разозлить…

— Ты бросила меня тогда… укатила на свои гастроли… и я выместил все на ней. Я…

Он прервался, сделав судорожный вдох.

— Я сделал много дурного, Ника. Я разорил твоего Романова, чтобы стать кем-то важным. Кем-то сильным и богатым, а значит — обрести тем самым власть над другими. Я хотел, чтобы у тебя было все. Хотел привязать тебя к себе навечно…

— Ты не любил меня, Артем, — выдавила я с трудом. — Мы оба знаем, что и вернуть меня ты хотел только потому, что понял — я забрала с собой то, что могло тебе навредить…

Он отрицательно покачал головой с кривой улыбкой на губах.

— Ты права, я тебя не любил. Я болел тобой, Ника. А эти бумажки… они больше не имеют никакого значения…

— Тогда чего ты хочешь? — поинтересовалась глухо.

Он повернул ко мне голову и взгляд его изменился — теперь он меня видел. Более того — скользил по мне глазами так, словно касался физически…

— Я хочу, чтобы ты меня поняла.

— Поняла что?

— Что я не мог иначе, Ника. Никто не любил меня, никто не научил любить. Я знал в жизни лишь один способ добиваться своего — это брать силой. Давить жертву, пока не сдастся. Давить морально, пока не сломается… Так меня приучили. Ничего другого я попросту не видел…

Он протянул ко мне руку, коснувшись моего лица знакомым до боли жестом. Я смотрела ему в глаза и ощущала, что страха почему-то больше нет. Только жалость…

— Но с тобой это не сработало, родная, — произнес он, гладя меня по щеке. — Ты не сдалась ни после моих уговоров, ни после того, как я лишил тебя работы и денег, ни после всех угроз…

Он взял меня за подбородок, удерживая, словно в незримых оковах, мой взгляд.

— Ты предпочла связаться с Романовым, Ника… и вот тогда я понял, что проиграл. Что это — действительно конец.

— И что теперь? — спросила я, едва шевеля губами.

— А теперь… Теперь ты свободна, Ника. Я не заставлю тебя больше… мараться. Тебе даже не понадобятся твои драгоценные документы…

Он наклонился и открыл дверь с моей стороны. Я неверяще смотрела на эту лазейку, ведущую на волю, отчего-то не решаясь сделать шаг наружу.

— Уходи! — буквально выкрикнул он, выталкивая меня прочь.