Судя по письму Михаила Петровича к М. И. Воронцову, отправленному в июне 1743 года, при заключении брака с дочерью влиятельного в годы царствования Петра I и Анны Иоанновны вельможи он руководствовался не чувствами, а корыстными соображениями — желанием получить богатое приданое. В письме он жаловался на свою «горькую судьбу» и заявил, что если бы он знал, что его будущая супруга участвует в заговоре против императрицы, то никогда на ней не женился бы, и клялся, что и после женитьбы не был осведомлен об интригах супруги.

В другом письме к тому же Воронцову Михаил Петрович вновь отрекался от супруги: «Я наипаче по двух только месяцах моего супружества, а столько невинностей за нее претерпевал».

Так называемый «заговор» Лопухиной, как выше было сказано, был инспирирован извне и преследовал цель отлучить братьев от двора, лишить Алексея Петровича должности вице-канцлера, но его инициаторы довольствовались малым: Михаил Петрович был отправлен за границу на дипломатическую службу, а Алексей Петрович сохранил за собой должность вице-канцлера.

Быть может, со временем это событие было бы предано забвению, но Михаил Петрович напомнил о себе своим непослушанием. Будучи послом в Дрездене, он влюбился во вдову Гаугвиц, решил на ней жениться, но закон запрещал вступать в брак при живой супруге. Михаил Петрович обратился к брату с просьбой исходатайствовать у императрицы разрешение на женитьбу. Братец поступил нелучшим образом — вместо ходатайства он дал отрицательное заключение на просьбу Михаила, причем побудительным мотивом поступка была корысть: Алексей Петрович рассчитывал стать наследником имущества брата, если тот умрет вдовцом.

Не дождавшись в течение двух лет ответа на свое прошение, Михаил Петрович в 1749 году женился на вдове. Законность брачных уз в Петербурге не признали, супруга Михаила Петровича подверглась остракизму — ее не принял двор не только столицы России, но и стран, где он был послом.

Можно представить, сколь глубокую рану нанес родной брат Михаилу Петровичу, когда ему стало известно о коварном поступке Алексея. Натянутые и без того отношения переросли во враждебные. Михаилу Петровичу ничего не оставалось, как искать поддержку в лагере, противном канцлеру, — подружиться со злейшим его врагом М. И. Воронцовым, которого он называл «милостивым патроном и истинным другом».

Алексей Петрович, видимо, осознал, что в лице брата он потерял одну из двух своих опор с борьбе с противниками и теперь мог рассчитывать только на поддержку Степана Федоровича Апраксина. Канцлер А. П. Бестужев в 1754 году обратился к брату с письменным предложением восстановить родственные отношения. В письме он не преминул сообщить, что получил от императрицы пожалование в 50 тысяч рублей, чем подчеркивал доверие и благосклонность ее к себе и стремление помириться. Алексей Петрович писал, что враги их готовы «как одного, так и другого, буде можно, в ложке воды утопить», что они «нам обоим ненавистники». Младший брат упрекнул старшего в том, что он не пользуется его услугами — «вы ко мне, как брату, так сказать, ни с чем и ни о чем не адресуетесь», тем более что он не какой-нибудь камер-юнкер, а канцлер. Заключил Алексей Петрович свое письмо фразой: «Истинные наши обоих друзья о том сожалеют, а напротив того, другие тому радуются». Однако оскорбленный брат не пожелал пойти на мировую и скончался в 1760 году врагом канцлера и союзником его противников.

Отношения между братьями, как видим, обнаруживают обоюдную готовность близких родственников ради корысти и карьеры совершать далеко не благородные поступки.

Среди могущественных противников канцлера находились два самых опасных — французы Шетарди и Лесток, сила и влияние которых опирались на доверительное отношение к ним императрицы, на их участие в возведении ее на престол. В своем месте было рассказано о ловкой и беспощадной расправе Бестужева с самым умным и предприимчивым из них — маркизом Шетарди. Через четыре года пришел черед и для Лестока.

В отличие от образованного и вдумчивого Шетарди, Лесток отличался легкомыслием, сочетавшимся с остроумием, — он часами мог болтать о всякой всячине с Елизаветой Петровной, чем доставлял ей несравненно больше удовольствия, чем докучливые министры, пристававшие к ней с делами.

В 1747 году прусского посла в Петербурге сменил Финкенштейн, которому король повелел сделать «все, что находится в человеческой возможности», чтобы убрать Бестужева с должности канцлера. Убедившись в невозможности подкупить Бестужева, к тому времени получавшего пенсион от Австрии, Финкенштейн решил достичь цели, пользуясь ранее оказываемыми услугами Михаила Илларионовича Воронцова.

По настоянию Бестужева Воронцов в 1744 году получил должность вице-канцлера. Бестужев полагал, что этими хлопотами укрепит свое положение при дворе — в лице Воронцова обретет верного союзника, но ошибся. Поначалу Воронцов поддерживал канцлера, оказал услугу в разоблачении Шетарди, но потом не устоял от соблазна за мзду оказывать услуги его злейшему врагу — Фридриху II. Сначала Воронцову король подарил драгоценный перстень и свой осыпанный бриллиантами портрет, в следующем году исхлопотал ему титул графа Священной Римской империи, а в 1744 году отправил повеление своему послу Мардефельду предложить Воронцову 50 тысяч рублей и ежегодный пенсион.

Михаил Илларионович не смог противостоять соблазну, поддался подкупу и, следовательно, из единомышленника канцлера превратился в его противника. Свою лепту в изменение позиции Воронцова внесли и его честолюбивые замыслы: ему было хорошо известно, что он пользуется неизмеримо большим доверием императрицы, чем Бестужев. Враги канцлера со всех сторон жужжали в уши Воронцова, что он, а не Бестужев должен занимать кресло канцлера. Воронцов тоже считал унизительным для себя плестись в фарватере Бестужева, которому он должен был подчиняться по службе.

Занять кресло канцлера Воронцов мог только в том случае, если будет придерживаться внешнеполитического курса, отличного от курса Бестужева, и перейдет в стан его противников. Воронцов так и сделал — поступившись честью, он примкнул к «партии» Шуваловых, считавших более выгодным для России союз не с Австрией и Англией, а с Францией и Пруссией.

Надежды Воронцова стать канцлером оказались эфемерными — желаемой должности ему довелось ожидать без малого четырнадцать лет, но положение Алексея Петровича он усложнил, ибо Бестужеву вновь пришлось бороться против своих врагов в одиночестве.

Воронцов привлек в сообщники генерал-прокурора Сената Никиту Юрьевича Трубецкого, «наинепримирительнейшего графа Бестужева неприятеля». У них созрел план физического уничтожения Бестужева, о котором тому стало известно из перлюстрированной переписки, о чем он не преминул сообщить Елизавете Петровне. Императрица убедилась, что угроза личной безопасности существует не только для Бестужева, но и для нее. План императрицы состоял в том, чтобы сначала взять под стражу секретаря Лестока, его племянника капитана Шапизо, с тем чтобы угрозами добиться от него подтверждения преступных намерений Лестока и его сообщников, в том числе и намерения восстановить на троне Иоанна Антоновича. Показания Шапизо вместе с кучей перлюстрированных писем Финкенштейна привели Елизавету Петровну в такую ярость, что она велела расправиться с ним круче, чем с Шетарди, — сослать в Сибирь. Елизавете разъяснили, что Шетарди выступал в роли частного лица, а Финкенштейн являлся послом и пользовался дипломатической неприкосновенностью.