Понимая, что мы будем невольно пытаться преподнести себя в более выгодном свете, Смит предлагает для начала представить, как бы нас оценивал друг. Для начала неплохо, однако наша изворотливая самолюбивая натура способна и в этом случае выдать оценку гораздо более лестную, чем мы заслуживаем. Поэтому Смит доказывает, что для полновесного вердикта воображаемый судья должен обладать максимальной беспристрастностью. Как этого добиться? Выбирайте на роль судьи того родственника, друга, знакомого, которому нет никакой выгоды от ваших действий. Кроме того, мы должны представить себе не только когнитивную оценку этого независимого наблюдателя, но и его чувства.

Часто бывает, что, оказавшись перед выбором, человек спрашивает себя: «А как бы поступил Иисус?» Вполне подходящий и разумный для христианина способ последовать совету Смита при решении определенных дилемм. Смит понимал, что разные люди выберут себе разных персонажей на роль беспристрастного судьи. У кого-то это будет Мартин Лютер Кинг, у кого-то Уинстон Черчилль, а у кого-то — особенно откровенный и справедливый учитель. Иногда мы можем обратиться за консультацией к вполне реальному человеку, юристу или психологу, не обязательно воображать его.

Ориентироваться в своих поступках на людей, пусть и несовершенных, но достойных восхищения, выбирать их образцом для подражания — типичная особенность человеческого развития. Если мы обнаруживаем недостатки у тех, кем восхищаемся, мы оправдываем их, пытаясь взглянуть на ситуацию их глазами. Именно потому, что мы равняемся на других, важно, чтобы публичные харизматичные люди не были негодяями, мошенниками или педофилами. И именно поэтому никому из нас не хочется быть малодушным или жадным. Как мы видели в главе 4, понятия нормы достаточно растяжимы и могут меняться незаметно для нас самих.

Рано или поздно, когда привычка смотреть на себя глазами беспристрастного наблюдателя станет второй натурой, тогда, согласно Смиту, необходимость целенаправленно прикладывать усилия отпадет. Беспристрастная оценка станет неотъемлемой частью бессознательного процесса принятия решений. Или, как сказала бы я, между базальными ядрами и корой установится устойчивая связь, необходимая для принятия большинства решений. Тем не менее этой стратегией можно злоупотребить, особенно если, например, мы не совсем честно начнем размышлять о том, как на нашем месте поступил бы, скажем, Будда. Если в смоделированной мной ситуации Будда одобрит мое намерение распотрошить сберегательный пенсионный счет, чтобы поиграть в казино в Лас-Вегасе, это будет жульничество. Смит наверняка осознавал такую вполне человеческую слабость, но, скорее всего, считал свою стратегию способом получить максимально — по крайней мере для того мира, в котором мы живем, — надежный результат.

Идея Смита, на самом деле в основе своей позаимствованная у Платона[201], позволяла ему примириться с тем, что совесть — это продукт нашего интеллекта. Совесть — это структура в мозге, коренящаяся в нейронных связях, а не теологическая сущность, заботливо вложенная в нас неким божеством. Она не всегда надежна, даже когда с ней советуются искренне. Она развивается со временем, она чувствительна к одобрению и порицанию, она действует совместно с осмыслением и воображением, ее могут искалечить дурные привычки, дурная компания, нарциссические наклонности. У кого-то совесть не развивается вовсе (вспомним психопатов), а у кого-то становится заложницей патологической тревожности (как у скрупулезных перфекционистов). Самое лучшее, что мы можем сделать, учитывая все это, — стремиться представить, как бы оценил нас беспристрастный наблюдатель. Звучит здраво? Думаю, так и есть. Адам Смит и Дэвид Юм были и остаются блестящими образцами здравомыслия.

Утверждения, будто совесть должна быть безупречной, а религия — диктовать незыблемые заповеди, иначе морали не на что опереться и тогда все будет дозволено, никакой пользы не несут. Во-первых, это неправда. Во-вторых, нам есть на что опереться — это врожденные нейробиологические механизмы. Кроме того, у нас есть традиции, которые передаются из поколения в поколение и до некоторой степени проверены временем и меняющимися условиями. У нас есть институции, воплощающие мудрость. В них наша опора. Они несовершенны? Разумеется. Однако несовершенная опора все же лучше ложной. Что нам точно не нужно, так это изобретать миф о непогрешимой совести или божественных законах, а потом выкручиваться, когда все поймут (а это, скорее всего, произойдет), что это выдумки.

Отсюда биологический подход к нравственному поведению и к совести, которая им руководит. Между тем по поводу происхождения и природы нравственного поведения человека существуют очень разные теории и многие им верят. Что думает насчет всех этих подходов биология? Об этом мы поговорим в следующей главе.

В 1989 году меня пригласили в Лос-Анджелес на встречу с Далай-ламой, пожелавшим ознакомиться с азами работы мозга. В состав нашей маленькой делегации входили четыре нейробиолога: Ларри Сквайру предстояло рассказать о механизмах запоминания жизненных событий, Аллану Хобсону — о снах и сновидениях, Антонио Дамасио — о данных, отражающих роль эмоций в принятии решений, а мне поручили осветить вопрос о том, верит ли наука в существование нематериальной души или считает, что все наши мечты, мысли и чувства порождаются исключительно физическим, материальным мозгом. Я привела множество данных, указывающих на то, что, скорее всего, есть только мозг, а души нет.

Это была частная встреча, мы вчетвером беседовали с Далай-ламой, а при необходимости нам помогали с переводом буддийские монахи. Во время обеда за длинным столом в саду меня угораздило поинтересоваться у них, какой в буддизме существует аналог десяти заповедям. Мне и сейчас ужасно стыдно за свое тогдашнее абсолютное незнание принципов буддизма. Но хотя и сгорая от стыда, я этот эпизод все-таки привожу, поскольку того требует сюжет. Монахи отнеслись к моему невежеству с пониманием и вежливо растолковали, что мораль в буддизме не строится на правилах. Нравственность предполагает сострадание, здравомыслие, привычку смотреть на проблему под разными углами и спрашивать совета у старших. Как в любом обществе, у буддистов существуют социальные нормы, однако это, скорее, ориентиры, а не жесткие правила, которые непременно нужно соблюдать.

В своем публичном выступлении вечером того же дня Далай-лама описал эти основополагающие представления о нравственности подробнее и, как и мои собеседники за обедом, разъяснил, что жесткие правила могут стать помехой, тогда как гибкие ориентиры имеют гораздо больше шансов помочь в принятии решений в конкретной жизненной ситуации, позволяя учесть предысторию и обстоятельства. Усваивать примеры из жизни других людей, выбирать образцы для подражания, вырабатывать устойчивые социальные навыки намного полезнее, чем зазубривать свод незыблемых правил[203]. Внимательно слушая Далай-ламу, я осознала, что его подход к нравственному воспитанию ближе к учению Аристотеля и взглядам Юма, чем к подходу сторонников правил (назовем их для краткости так), которые преобладают в западной нравственной философии, по крайней мере, научной. Подлинная теория морали, утверждают сторонники правил, призвана обнаружить универсальные правила и показать их истоки в религии или в чистом разуме[204].