На обратном пути в Сан-Диего я размышляла, проявятся ли эти различия между сторонниками правил и искателями мудрости, если сравнить социальное поведение их последователей. Демонстрирует ли общество, в котором насаждаются правила, больше нравственности и добродетели, чем общество искателей мудрости? Определять это, разумеется, не мне. И никто, конечно, не будет утверждать всерьез, что буддисты в целом менее нравственны или более порочны, если их нравственные принципы не регламентируются жесткими правилами.

Однако мысль сравнить поведение представителей разных культур побудила меня по-новому взглянуть на исходные предпосылки, которыми руководствуются в своих теориях о морали мои современники. Если общество, ориентированное на поиски мудрости, ничуть не уступает обществу, ориентированному на жесткие нормы, может быть, строгие универсальные правила не обязательны или даже не способствуют нравственному поведению? «Почему большинство современных нравственных философов отметают Аристотеля и Юма как несведущих в вопросах морали?» — задумалась я. Более того, современные нравственные философы (за редким примечательным исключением) наотрез отрицают идею, что биология способна чему-то научить нас в отношении природы человеческой нравственности[205]. Почему же, в отличие от Аристотеля и Юма, они не видят существенной роли нашей биологии в принятии нравственных решений?

Во-первых, утверждение адептов правил, что мораль не мораль, если она не зиждется на универсальных правилах, по сути своей не более чем домысел. Как говорят в таких случаях мои студенты: «Это кто такое сказал?»

Во-вторых, цель, которую ставят сторонники правил в нравственной философии, — определить универсальные и не допускающие исключений правила, которые действительно характеризуют нравственность, — явно недостижима. Даже среди тех, кто согласен с такой постановкой вопроса, нет единодушия по поводу того, достигнута ли цель (или хотя бы близка), хотя усилия предпринимаются не одно десятилетие. Одно из главных препятствий состоит в том, что даже одобряемые в целом теории имеют, как мы вскоре убедимся, серьезные недочеты. Хуже того, каждая из теорий, претендующих на главенство, громит все остальные как никуда не годные. Недочеты остаются, несмотря на многолетние попытки выдающихся умов с ними совладать. Как ни парадоксально, даже явный провал намеченной стратегии не побуждает догматиков пересмотреть исходные постулаты, а, наоборот, судя по всему, только усиливает приверженность правилам.

В-третьих, и самое главное, в действительности принятие решений — это, как правило, процесс выполнения ограничивающих условий. Когда перед нами встает выбор, будь то физическое действие или социально значимое решение, наш мозг, проинтегрировав множество ограничивающих условий, выдает ответ. Какую-то часть ограничений составляют факты, связанные с рассматриваемыми обстоятельствами, а также прогнозируемые последствия различных вариантов развития событий; какие-то ограничения — это сведения об окружающих, которых затронет наш выбор, об их текущем и предполагаемом душевном состоянии и о том, что социально приемлемо в данной ситуации. Еще часть ограничений — это факты, относящиеся к доступным ресурсам и нашим собственным способностям и предпочтениям. Нередко ограничено время, что сокращает процесс оценки. И наконец, есть ограничения, касающиеся дружбы, образования, частной собственности, красоты и т. д.

Ограничения разнятся по степени важности для того, кто делает выбор, и соответственно имеют разный вес. Например, кто-то придает больше значения справедливости, кто-то меньше. Кроме того, они варьируют в предполагаемой точности и надежности: какие-то прогнозируемые последствия расцениваются как почти гарантированные, а о каких-то остается только молиться и надеяться. Мы опираемся на многолетний опыт и оперируем данными разной давности, мы моделируем разные исходы и делаем обобщения на основе подходящих схожих случаев, извлеченных из недр памяти. Все эти элементы фигурируют в незабываемых сюжетах, описывающих нравственные муки выбора: в «Одиссее» Гомера, в трагедиях Шекспира, в драмах Ибсена, в рассказах Элис Манро — и это лишь мизерная часть примеров.

Эти три основные проблемы, с которыми сталкиваются идеологи правил, иллюстрируют логику противоречия между философами, которые настаивают на необходимости универсальных правил, и теми, кто признает, что, хотя на законах строится официальная система правосудия (там, где она есть), в нравственных суждениях люди в действительности руководствуются инстинктами, привычками и обычаями, нормами, социальными навыками, ценностями и принимают решения в зависимости от условий.

Чтобы разобраться в этой логике подробнее, нам нужно задаться вопросом: каковы достижения философских теорий, отстаивающих правила? Ниже мы рассмотрим три теории, претендующие на лидерство среди этих концепций, и, воспользовавшись методом Сократа, я последовательно сравню их достоинства и недостатки.

В первую очередь обратимся к идее, что нравственность возникает из законов, диктуемых религией. Эту концепцию я затрагивала во введении, но теперь самое время рассмотреть ее глубже.

Согласно некоторым религиям, нравственность проистекает из божественной сущности. Фома Аквинский (ок. 1225–1274), представлявший Бога абсолютно рациональным, считал, что вместе с божьей благодатью человек получает знание о своих моральных обязательствах. Абсолютно рациональный Бог снабжает нас рациональными директивами, позволяющими человеку, который старается жить в соответствии с десятью заповедями, понять, хорош или плох его конкретный поступок. Сталкиваясь с нравственной дилеммой — например, касается ли заповедь «Не убий» животных или преступников, осужденных на смертную казнь, — если мы приобщились благодати, то поступим рационально, поскольку Господь наделил нас необходимым знанием. Соответственно умение отличить правильное от неправильного — это уже признак приобщения благодати. Если я колеблюсь в том или ином нравственном вопросе — допустим, правомерности смертной казни, — значит, я еще не приобщилась благодати.

Концепция во многом заманчивая, однако она не учитывает расхождений в воззрениях разных религий на мораль. А всяческие разночтения — серьезный камень преткновения не только для Фомы Аквинского и его идей, но и для религиозного подхода вообще. Когда все озвучивают противоречащие друг другу нравственные суждения, ссылаясь на приобщение благодати или иную форму обретения божественного знания, возникает проблема. И как ее решать, непонятно, поскольку независимая оценка всех этих притязаний невозможна.

Еще одна щекотливая проблема заключается в том, что разногласия существуют даже между конфессиями внутри одной религии. В христианстве, например, протестанты могут относиться к использованию контрацепции и к моральному авторитету папы совсем не так, как католики. Излюбленный прием представителей разных религиозных течений — заявить, что только им ведома нравственная истина, а другие прискорбно заблуждаются. Или, грубо говоря, все остальные — еретики. В отсутствие независимых доказательств эта стратегия, скомпрометированная некоторыми неадекватными личностями, претендующими на роль Бога, затрещала по швам, и сейчас теологи ее практически не касаются.