Иногда людям с диагнозом ОКР помогают селективные ингибиторы обратного захвата серотонина (СИОЗС), но иногда они ничего не дают. Серотонин — это нейромодулятор, обнаруживаемый в самых разных областях мозга и, как мы видели в главе 3, играющий важную роль в системе вознаграждения. Такие препараты, как прозак, широко применяемый для лечения клинической депрессии, воздействуют на серотониновую систему, повышая способность серотонина связываться с нейронными рецепторами. («Селективный» в названии означает, что препарат действует только на серотонин, в отличие от чего-то еще, скажем, дофамина.) Почему СИОЗС эффективны при лечении ОКР или депрессии, пока не вполне понятно. Как не совсем ясно, почему один человек с таким расстройством зацикливается на соблюдении религиозных обрядов, а другой — на самоограничении в пище.

Наша совесть порой может «барахлить». Тем не менее, когда мы в унынии, а жизнь загоняет нас в тупик, нам хочется верить, что совесть наша тверда и указывает направление четко, словно стрелка компаса. Вот только твердости ей хватает не всегда — ведь и компас порой может взбеситься, на подступах к полярному кругу, например. Что нас держит на плаву, так это социальные институции и наша жизнь в обществе в целом. И когда они оказываются под угрозой, мы действительно чувствуем себя неприкаянными.

Аристотель считал, что взвешенность в нравственных суждениях — да и в практических решениях — это навык. И мы, как он полагал, должны взращивать и совершенствовать этот навык, чтобы противостоять общественным и личным невзгодам. Вторит Аристотелю и всезнающий доктор Сьюз: «С оглядкой ступай, проявляя такт, и помни, что жизнь — равновесия акт»[198].

Скорее всего, достичь подразумеваемого Аристотелем равновесия мозг может разными способами, и, вполне вероятно, каждый из нас находит свой. Давайте попытаемся подобрать метафорическому балансу буквальный аналог и подумаем, что удерживает в равновесии наше тело. Эту задачу приходится решать любому мозгу, и у двуногих, к которым относимся мы с вами, она предъявляет высокие требования к нервной системе. В раннем детстве мы учимся сначала сидеть, затем ползать, затем ходить с опорой, затем наконец самостоятельно. Мозг использует ресурсы главного механизма поддержания равновесия — вестибулярного аппарата, — а также обратную связь от мышц, сухожилий, суставов, глаз, кожи. Все направлено на то, чтобы держаться прямо и не заваливаться. Представим теперь, что достижение равновесия в жизни в какой-то степени сродни тому, чтобы научиться ловко и уверенно передвигаться на двух ногах.

Когда мы учимся ходить, наш мозг имеет дело с теми приспособлениями нашего тела, которые есть в наличии. Мы с трудом делаем первые шаги в младенчестве на своих коротких пухлых ножках, а потом, спустя годы, вытянувшись и повзрослев, то есть изменившись физически, обретаем размашистую легкую походку. Равновесие удерживают все — и высокие, и не очень, и худые, и полные, и те, чьи мышцы ног сокращаются быстро, и те, у кого медленно. Мозг отлично справляется, даже если одна нога короче другой или нам надо дотащить 15-килограммовый мешок. Если мы начинаем передвигаться на костылях или с тростью, мозг быстро приспосабливается. Мы осваиваем коньки и лыжи, с каждой тренировкой все виртуознее удерживая равновесие. Более того, если особенно постараться, можно добиться и бо́льших высот владения телом, как это удается актерам или гимнастам.

Когда мы спотыкаемся и теряем равновесие, его восстанавливает вестибулярная система — внутреннее ухо, ствол мозга и кора. Нам не требуется мысленных расчетов, чтобы при падении выставить руки и смягчить удар. Вестибулярная система отслеживает разницу между самостоятельным передвижением и несамостоятельным. Она удерживает нас в нужном положении без всяких сознательных усилий с нашей стороны. Мы всегда чувствуем, где верх, где низ.

Примерно так же может развиваться по мере накопления нами жизненного опыта и чувство равновесия в аристотелевском смысле. Нашему мозгу приходится управлять с учетом нашего темперамента, особенностей характера и запасом энергии, которые нам достались; с нашими эмоциональными особенностями, предпочтениями и целями; с возникающими на нашем жизненном пути перипетиями. Мы можем пасть духом, раздавленные трагедией, а можем вознестись слишком высоко на крыльях успеха. Мы можем оступиться или споткнуться в любой момент. Но если нам есть на что опереться, мы поразмышляем, порефлексируем, послушаем друзей, готовых сказать нам правду, и в конце концов наш мозг найдет способ вернуться к отправной точке. Иными словами, мозг старается восстановить статус-кво.

Откуда в мозге есть этот ориентир? Дело в том, что в стандартном случае мы запрограммированы на социальное взаимодействие, нам необходимо принадлежать к группе, дружить, жить общественной жизнью. А еще мы запрограммированы на осмотрительность и следование собственным потребностям. Чем дольше сохраняются гармония и равновесие, тем больше у нас шансов дожить до репродуктивного возраста. Жизненная стойкость, надежда, целеустремленность — все это разновидности биологической адаптации, позволяющие нам пережить тяжелый период, продержаться до лучших времен. Психологический баланс в таких случаях может зависеть от того, как наши нейромодуляторы, дофамин и серотонин уравновешивают друг друга, чтобы мы сохраняли спокойствие и делали свое дело (см. главу 3).

Я не настаиваю на аналогии между вестибулярным равновесием и аристотелевским. У нее, разумеется, есть свои ограничения. Однако предложить ее меня заставило огромное разнообразие метафор, к которым то и дело обращаются, описывая психологическое равновесие или отсутствие такового. Разброс метафор широк — от несобранности, неуравновешенности, развинченности и разболтанности до съезжания с катушек. О человеке говорят, что он споткнулся, оступился, сорвался, выбит из колеи, покатился по наклонной, а потом, если повезет, встал на ноги и вернулся к правильному курсу. Эти же метафоры часто обыгрываются в наставлениях, советах и рекомендациях, когда, например, говорят, что для душевного равновесия необходима золотая середина между страстью и безразличием[199]. Впрочем, других метафор тоже хватает, так что неизвестно, стоит ли выделять «равновесные» в особую категорию. Тем не менее ценность своей аналогии я вижу в том, что она учитывает нашу биологическую природу и ее эволюцию.

Иной взгляд на совесть и ее отправные точки мы находим у шотландского экономиста Адама Смита (1723–1790). Как он объяснял, рассматривая тот или иной поступок и размышляя о его моральной стороне, он принимался моделировать ситуацию. Он смотрел на себя глазами двух человек: один — судья и ценитель, другой — тот, кого оценивают. Успешная оценка, как говорит Смит, требует отстраненности и беспристрастности: