Резкий тон, каким он всё это сообщил, рассказал Гарри больше, чем сама история. Вспомнив давний разговор на корабле, он предположил, что Троелс был влюблён в мисс Слэймейкер – которая ему самому совсем не показалась высокомерной, скорее просто сдержанной – и не сумел справиться с тем, что его отвергли.

Троелс копал и копал, словно доказывая себе свою работоспособность и одновременно наказывая мисс Слэймейкер. С помощью палок и бечёвок они разметили, где копать. Троелс зашёл с одного края, Гарри – с другого, и когда они наконец встретились по другую сторону выкопанного квадрата, уже стемнело, и настроение Троелса вновь поднялось.

Кое-как отвечая на его насмешки, Гарри зажёг печь, чтобы приготовить привезённые с собой сосиски и лук. Троелс вынул из рюкзака маленькую бутылку виски, немного плеснул в кружку Гарри, и понемногу оба повеселели, сидя у тёплой печки на чемодане ввиду отсутствия другой мебели. Гарри был очень и очень благодарен Троелсу за всё и, сделавшись от виски глупым и сентиментальным, не мог не вообразить, будто они вдвоём налаживают здесь некое подобие домашнего уюта. Когда Троелс вышел освежиться, Гарри расстелил одеяла на полу, кровать уступив гостю – ведь он, если на то пошло, трудился ради него до заката из неясных побуждений.

Троелс вернулся, сбросил ботинки, погасил фонарь и без лишних раздумий забрался в кровать. Некоторое время он шумно устраивался поудобнее. Осмелев в темноте, Гарри спросил – знал ли он, когда предложил купить землю у Варко, что Слэймейкеры живут поблизости.

За этим последовало молчание и тяжёлый вздох, потом Троелс сказал наконец, что заметил в списке их необычную фамилию, но был уверен – это другие люди, потому что из брата фермер никуда не годный.

– Ты хотел сказать, как из меня, – тихо пробормотал Гарри, но Мунк только фыркнул.

Вновь повисла тишина, нарушаемая только тихим треском брёвен в камине, затем Троелс сказал:

– Хочешь, приду к тебе.

Его слова были так неразборчивы, что Гарри понадобилось несколько секунд, чтобы понять, правильно ли он их расслышал. Ему тут же вспомнилось всё, что произошло в отеле Мус-Джо, и боль, и бесконечное унижение.

– Мне кажется, это плохая мысль, – ответил он громче, чем собирался.

Гарри полагал, что теперь стал достаточно сильным, чтобы в случае чего дать Троелсу отпор, и напрягся в ожидании. Но тот не стал настаивать и вскоре захрапел. Гарри же ещё долго мучился бессонницей и болью во всём теле от усталости, злости на самого себя и болезненного желания.

Проснувшись от холодного сквозняка под журчащую песню жаворонка, он увидел, что печь давно не греет, а палатка открыта. Троелс забрался на телегу, чтобы получше обозреть окрестности, и смотрел в направлении дома Слэймейкеров. Хорошее настроение исчезло без следа, лицо опухло от сна. Он сказал, что нужно сейчас же выезжать, чтобы он успел на поезд.

Потом оба молчали вплоть до самой станции Винтера, где люди и повозки уже сгрудились в кучу в ожидании поезда.

– Я приеду раньше чем через год, – сказал Троелс.

– Увидишь, я не подведу, – ответил Гарри, пытаясь дружеским расположением победить его хандру. – Как увидишь Йёргенсенов, передай мой самый горячий привет.

Помахав шляпой Троелсу, уносившемуся в поезде прочь, он осознал, что сумел справиться с искушением.

В следующие несколько недель он потерял дням счёт. Если солнце было высоко, он работал, если низко, спал. Дважды безуспешно попытавшись купить припасов в жалком магазинчике Винтера в воскресенье, он завёл себе календарь и вычёркивал прошедшие дни. Чтобы не пугаться сложностью и количеством стоявших перед ним задач, составлял списки и разделял их на новые списки. Построить убежище на зиму для себя и лошадей, которых из озорства назвал Китти и Мэй в честь капризных младших сестёр Винни, было, конечно, необходимо, но всё же не так необходимо, как расчистить и вспахать первую полоску земли, чтобы посеять хоть немного овса. По поводу изгороди оказалось, что Варко огородил только одну из четырёх сторон участка, ту, с которой оптимистичные земельные инспекторы представляли себе дорогу, но где на самом деле были всё те же нетронутые прерии. Противоположная сторона ещё не была огорожена, а с боков он, должно быть, решил не огораживать вообще, предоставив это будущим соседям. Ну а потом, конечно, потерял интерес, или счёт времени, или голову, встретив свою возлюбленную. Гарри нашёл большую кучу столбов, сваленных в траву, и, проехавшись по всему участку на Мэй, лошади поспокойнее, обнаружил ещё одну кучу, сложенную на телегу в удивительно хорошем состоянии; там же он увидел два мотка проволоки и большую размокшую за зиму коробку с подковообразными скобами.

Он взял за правило каждый день первым делом вбивать по пять столбов и натягивать между ними проволоку, а только потом запрягать лошадей и приниматься за расчистку. Расчистка, как он усвоил благодаря Йёргенсену, была делом медленным, методичным: сначала следовало повалить деревья, с помощью лошадей выкорчевать пни, жечь которые было нельзя, избавиться от кустарников и камней и лишь потом пытаться пахать.

Слово «пытаться» было здесь самым подходящим. В Англии ему казалось, что это несложное занятие. Земля была гладкой, лошади, ведомые пахарем, прокладывали глубокие борозды, плуг чертил землю, разделяя на аккуратные чёрно-коричневые полоски. Здесь невозделанная земля, ещё твёрже, чем на ферме Йёргенсена, была так пронизана толстыми корнями, что даже после старательной расчистки дело продвигалось убийственно медленно. Он рассчитал, что в удачный день удавалось вспахать десять-двенадцать миль. Стало быть, в общей сложности вышло чуть поменьше акра с половиной. Под конец дня, кормя лошадей овсом и приводя себя в порядок, он изо всех сил старался радоваться тому, сколько уже сделал, и не думать, как много времени и сил уйдёт на возделывание всех ста шестидесяти акров. Когда темнело, как мог старательно точил косу о камень, но всё же раз в неделю приходилось везти её в Винтер, чтобы там наточили как следует.

До этого он никогда раньше не задумывался, как хорошо, когда кто-то другой готовит еду, неважно, насколько вкусную. Следуя инструкциям на пачках муки и овсяной крупы, вскоре он научился варить себе на завтрак кашу на воде и, когда не хватало хлеба, выпекать в печи грубые лепёшки, которыми вытирал мясную подливку или же мазал их мармеладом из банки.

Пожалев Гарри, продавец в магазине научил его, как сберечь деньги и время, кипятя на огне массу из свиных консервов, сушёных бобов и лука, чтобы получилось блюдо, которое ему очень часто доводилось есть у Йёргенсенов. Можно было готовить большую порцию, а потом в течение недели разогревать или даже есть холодным, если он слишком устал, чтобы ждать, пока разогреется.

Общение сводилось к разговорам с продавцом – не считать же за него те беседы, какие он вёл с лошадьми за работой, – и он старался не подавать виду, что слишком изголодался по нему, во время поездок за хлебом, бобами и солёной свининой.

Клочок, который он расчищал и вспахивал, со всех сторон был огорожен деревцами и густой травой, так что обозреть можно было не так-то много. Но порой, проводя изгородь по периметру, он натыкался взглядом на другого фермера, загорелого, бородатого, идущего за плугом по земле, расчищенной по меньшей мере два лета назад. Он приветливо махал ему рукой, но фермер не отвечал, возможно, не видя Гарри. Что же до Петры Слэймейкер, он видел её лишь дважды, по пути в город. В первый раз она быстрой походкой шла мимо него и помахала затянутой в перчатку рукой, когда Гарри приподнял шляпу в знак приветствия. Во второй у неё возникли какие-то трудности с пони. Умевший обращаться с лошадьми Гарри подъехал к ней, спешился и помог вынуть острый камень, воткнувшийся в копыто. Петра поблагодарила, спросила, как у него дела и что слышно о его друге Троелсе Мунке. Гарри начал было объяснять, что Троелс никакой ему не друг, но, наверное, вид у него был совсем спятивший от одиночества; занервничав, она поспешила уйти, и он не стал её удерживать.