В горле скребло так, словно там застрял кусок наждачки, нарастала головная боль.

Влетев в плохо убранный общий туалет у самого входа, я плюхнулась на толчок, расстегнула потайной кармашек в сумке, вытряхнула из пузырька таблетку и проглотила ее, не запивая.

Всего одну.

Выскочила из туалета, подбежала к стойке регистратуры и назвала мамину фамилию. Мне показали на следующую дверь.

За ней оказалась большая, полная народу комната.

Мама сидела у стенки, опустив глаза. Она была совсем не похожа на себя: властная, решительная женщина куда-то исчезла, сменившись маленькой, ранимой, хрупкой.

Я пошла, лавируя между телами в разной степени повреждения и инвалидными колясками. Малыши носились туда-сюда, тряся облезлыми игрушками, взятыми, видимо, из игрового уголка, где такого добра было навалом.

— Тони. — При виде меня ее лицо просияло. — Ты пришла…

— В смысле? Ты о чем?

— Я просто подумала… — Мама опустила глаза. — Ну, мы с тобой поругались…

— Не глупи. Ты всегда можешь рассчитывать на меня, ты же знаешь.

Ее глаза влажно блеснули, и она дрожащими пальцами потянулась к моей руке.

— Знаешь, милая, я в шоке. Понять не могу, как ухитрилась сделать такую глупость.

— Что случилось?

— Я споткнулась на лестнице. — Она покачала головой так, словно сама до сих пор не верила, что это случилось с ней. — Ты же знаешь, я всю жизнь следила за тем, чтобы на ступеньках никогда ничего не валялось.

Я кивнула. Да, до сих пор помню: стоило мне переступить порог, придя домой из школы, как мама уже требовала, чтобы я несла сумку, обувь и пальто наверх, в свою комнату. Она всегда считала, что опасно захламлять вещами переднюю и, особенно, лестницу.

— Шла вниз и споткнулась о собственные туфли. Я не увидела их, потому что потеряла очки. Положила куда-то и не нашла.

— Ты оставила на лестнице туфли?

Вот уж с чем с чем, а с обувью на ступеньках борьба всегда была особенно рьяной.

— В том-то и дело. Конечно, я не оставляла их там. Как я могла? — с жаром подхватила мама. Потом посмотрела на свои руки, и ее голос дрогнул. — Но там были туфли, Тони. Две пары. На разных ступеньках.

— Как?

— Не знаю. Не помню ни как надевала их, ни как бросила на лестнице. — Она снова покачала головой: видимо, отгоняла навязчивые мысли. — Если это действительно была я, то мне страшно. Ты ведь слышала про деменцию? А вдруг это она?

Не зная, что отвечать, я смотрела на маму. Казалось, передо мной уменьшенная копия той женщины, которая совсем недавно выходила из моего дома, пылая праведным гневом. Сейчас ее голубые глаза были затуманены слезами и широко распахнуты, кожа — бледной и мягкой, и еще она покусывала губу, чтобы не заплакать.

Маме еще не было семидесяти, и меньше всего хотелось слышать от нее про деменцию. Слишком страшно.

— Наверное, ты просто забыла их убрать, — промямлила я, стараясь не выдать своей тревоги. — Мы обе порядком замотались в последнее время, а тут еще у Эви проблемы в школе…

— Посмотри, как опухла. — Ее нога была наскоро перебинтована чуть выше щиколотки. — Сейчас придет другой врач, он проведет осмотр и сделает всё как надо.

— Посижу с тобой часок, а потом поеду за Эви. Не беспокойся, сегодня мы переночуем у тебя.

Мы умолкли. Мама была не в настроении разговаривать: ее лицо залила восковая бледность, глаза были полуприкрыты. Ей было очень больно, несмотря на выданное обезболивающее.

Я взглянула на часы, вздохнула и поднялась.

Три сорок пять. Мама ждет уже два часа, пора начать задавать вопросы. И тут, словно по волшебству, появился сотрудник с креслом-каталкой и назвал мамину фамилию.

Вместе мы посадили ее на кресло, и я покатила его следом за медбратом, по дороге едва не отдавив ножку неугомонному малышу, выскочившему не пойми откуда. Крупная брюнетка — видимо мать — изрыгнула поток итальянской брани, но я улыбнулась и молча указала на табличку, где черным по белому было написано, что родители должны смотреть за своими детьми.

— Так, везите ее сюда.

Мы заехали в просторный кабинет, дверь закрылась, и наступила благодатная тишина.

— Чистый бедлам, да? — улыбнулся медбрат. — Хотите — верьте, хотите — нет, сегодня еще спокойно. Вот на той неделе что было, словами не описать.

Он сел за компьютер и застучал по клавиатуре, но через пару секунд повернулся обратно к маме.

— Итак, вы — Анита? А я Том. Не волнуйтесь, сейчас мы во всем разберемся.

Мама безнадежно поглядела на него и кивнула. Мне вдруг захотелось обнять ее и прижать к себе, прямо как Эви.

— Расскажите, что случилось с вашей ногой.

Мама явно не хотела повторять свой рассказ, но я не стала вмешиваться — пусть говорит сама, своими словами.

Том начал вскрывать пакеты со стерильными инструментами. Я взглянула на настенные часы — без двух минут четыре. Пора уже что-нибудь сказать.

— Извините. Мне надо забрать из школы дочь.

— Понятно. — Он посмотрел на свою пациентку. Я проследила его взгляд: та сидела с таким видом, будто вот-вот заплачет.

— Мама, ты как, в порядке? Мне надо за Эви, ты помнишь?

Мама кивнула, но ничего не сказала.

— Может, побудете пока с матерью? — Том вытянул из пакета ватный тампон. — Мне кажется, она в этом нуждается.

Я сглотнула и расстегнула две верхние пуговицы блузки — нечем было дышать. Подступали слезы. Конечно, хотелось побыть с мамой, но на кого мне оставить дочь?

И тут я вспомнила.

— Дайте мне пару минут. Может, я что-нибудь придумаю.

Три года назад

Тони

Я вышла наружу и набрала номер Бриони. Пошел сигнал, но тут же включилась голосовая почта.

— Привет, это Тони. Знаю, что прошу очень поздно, но не могла бы ты забрать Эви из школы в четыре часа? Я все еще в «травме» с мамой. Ей нехорошо, и я не хотела бы оставлять ее одну. — Взгляд упал на часы. — Если ты сможешь ответить мне в ближайшие пять минут, это будет замечательно; если нет, я поеду за ней сама.

Закончив звонок, я набрала номер школьного офиса в Сент-Сейвиорз. И сразу услышала сигнал автоответчика:

— Наш офис сейчас закрыт…

Я хотела оставить сообщение и здесь, но передумала и повесила трубку. В голове стоял туман, смешанный с волнением за самых близких людей. Постою пока тут, на улице, подышу воздухом, подожду отклика от Бриони.

Снаружи было свежо и сыро — видимо, пока мы были в «травме», прошел дождь. Бетон под ногами давно растрескался и требовал капитальной замены. Прохладный ветерок обвевал разгоряченные лицо и шею, вызывая навязчивое желание сесть прямо здесь, подумать, собраться с мыслями.