– Нет. До муромской деревушки я жил у озера. Там есть заброшенные рыбацкие поселения. Я или сидел на берегу, на гнилой лодке, или лежал в домике и смотрел в стену. Думал: как же глупо! Через свою прорезь в пространстве я могу попасть в любую точку мира – а мне никуда не хочется, и я тут валяюсь…

– Тосковал? – спросила Рина.

Единственная бровь Сухана пришла в движение.

– Поначалу да. Но эта была такая стена… В трещине жил паучок. Он выглядывал каждые три-четыре часа. Выглянет – и спрячется… Зачем, интересно, выглядывал? И другие всякие вещи происходили. Я убедился, что жизнь существует везде и повсюду. Мы обычно говорим: «Скучно, скучно, нечего делать». А возьми самый невзрачный, самый серый кусок пустыря – и там обязательно будет что-нибудь происходить… Муравей проползет, птица на миг появится, за ночь вырастет какой-нибудь цветок и откроет бутон размером с две булавочные головки. Надо просто наблюдать… Хотя какой смысл? – Внезапно лицо его исказилось, он резко встал и вышел, оставив недопитый чай.

– Чего он? – спросил Сашка.

Рина женским чутьем улавливала, что Сухан застрял, как Родион. Забуксовал. Уткнулся в какой-то свой заборчик. Обойти же заборчик почему-то не может. Сухан, выжженный изнутри, опаленный.

Утром на Звере прилетела Штопочка и сменила Сухана. Стала ходить снаружи, кашлять и щелкать бичом. От ватника Штопочки сложно пахло табаком и конским потом. Все эти запахи с ней как-то так сроднились и приручились, что, накладываясь друг на друга, создавали приятное сочетание.

– Как там гиелы? Жрут и растут? – поинтересовалась она.

– Растут, – подтвердила Рина. – Хочешь посмотреть?

– А то я такой гадости не видела! Гуляй, молодежь! Я нынче на карауле! – заявила она и, выгнав Рину из будки «Урала», плюхнулась на ее место. От тяжести Штопочки кроватная сетка сразу просела до пола. При этом Штопочка даже ватник не сняла. Рина заметила, впрочем, что этот ее ватник относится к разряду «ватник улучшенный, межсезонный», то есть имел карман и круглый воротничок.

У Штопочки в жизни был нелегкий период. Она не то чтобы постоянно думала о Родионе – предаваться размышлениям было вообще не в ее стиле, – но пыталась что-то для себя определить. Ходила хмурая и задумчивая. На Родиона бросала испытующие взгляды. Часто останавливалась перед порыжевшим зеркалом, которое висело в пегасне, и подолгу глядела на свое отражение. А отражение глядело на Штопочку. И оба оставались друг другом недовольны.

«Девушка-товарищ и девушка-полюбовница. Первая – собранная, четкая, обязательная, но не каждый может оценить ее красоту! Вторая – вся такая розовая и капризная ломака с надутыми губками. Обида девушки-товарища», – злобно думала Штопочка, набрасывая себе конспект для будущих страданий. У Родиона не было пока никакой девушки-ломаки, но Штопочка уже заранее злобилась и была готова разорвать ее в клочья своими могучими руками.

Как-то в пегасне Штопочка подошла к Ларе и, застенчиво ткнув ее в бок пальцем (Ларе почудилось, что ее ткнули железным штырем), попросила сходить с ней в магазин. Лара не сразу разобралась, что речь идет о магазине модной женской одежды. Решила, что Штопочка имеет в виду продуктовый в Копытове. Одолжив у друзей пару резервных нерпей, они переместились в Москву и вскоре добрались до торгового центра.

В одном из бутиков Лара подобрала Штопочке несколько нарядов, которые, на ее взгляд, гармонировали с могучей фигурой и лицом потомственной валькирии. При слове «наряд», случайно употребленном Ларой, Штопочка дернулась. Со словом «наряд» у Штопочки, вечно нарушавшей шныровские правила, были свои ассоциации. Затащив ее в кабинку, Лара заставила Штопочку все перемерить и уже в ходе примерки поняла, что совершила ошибку. Существуют магазины модельной спортивной одежды, есть магазины туристической одежды и камуфляжа, а она привела Штопочку туда, где одевалась сама. А тут были такие дразнящие вещички в стиле «мы гуляем по Парижу». На Штопочке вещи эти как-то потерялись.

Стоя у огромного зеркала, Штопочка мрачно взирала на полосатую блузку, делающую ее похожей на матроса, списанного на берег за беспробудное пьянство, и на свои колени, не прикрытые короткой юбкой. У локтя алел плохо заживший шрам – Зверь зубами прихватил. Правое колено было красным, как помидор, а левое – фиолетовым (тот же горячо любимый Зверь приложил о ворота пегасни).

При этом, говоря объективно, Штопочка была красива, но той красотой, про которую старые викинги, важно кивая, говорили сыновьям: «Дерись за ту женщину, которая пронесет на плечах убитого оленя три дневных перехода». Штопочка пронесла бы оленя пять дневных переходов.

– Ну как? Совсем плохо? – одернув юбку, басом спросила Штопочка и, сделав вид, что ей безразлично, добавила: – Парни ржать не будут?

Лара хотела успокоить ее, что, конечно же, нет, но в этот момент сквозь шторку раздевалки проник истеричный смешок продавщицы. Молоденькая продавщица не собиралась смеяться, но случайно услышала вопрос, да и шторка прилегала неплотно.

Штопочка вспыхнула и так шарахнула кулаком по стенке кабинки, что ее кулак пробил двойной слой гипсокартона. Старенький охранник, хоть и имел дубинку, с разгневанной Штопочкой связывать не стал, а только плаксиво кричал издали: «А еще девушка называется! Не можешь вести себя культурно – дома сиди!»

После этого случая Штопочка три дня ходила мрачнее тучи, а ночью возле бара «Десантура» влезла в групповую драку, где ей поставили фонарь под глазом. Сколько фонарей при этом поставила сама Штопочка, история умалчивает.

Сейчас Штопочка валялась на кровати и слегка покачивалась в провисшей сетке.

– Ты так и будешь лежа сторожить? – спросила у нее Рина.

– А то я берсерков не видела! Если чего – меня Зверь предупредит! – зевнула Штопочка.

Зверь пасся снаружи, изредка вскидывая морду и чутко вслушиваясь во что-то, ему одному ведомое. Звуки машин он игнорировал, и далекий визг пилы на лесопилке тоже, а вот шорох ветвей и птичьи крики его порой настораживали. Он вскидывал морду, подавался назад – и тело его превращалось во взведенную пружину. Настоящий лесной пег. Белый Танец и Лана рядом с ним смотрелись дурковатыми прокатными лошадками.

Сашка развел костер и готовил в солдатском котелке гречку. Он вечно ел гречку, добавляя в нее дешевые рыбные консервы. Чем дешевле консервы, тем меньше в них рыбы, зато много томатного соуса, который, подкрашивая гречку, придает ей хоть какой-то вкус.

– Как ты можешь смотреть на гречку? – спросила у него как-то Рина.

– С гречкой все предельно просто. Ее можно есть, только когда ты действительно голоден, – сказал Сашка. – А когда мне хочется чего-то вкусного, я покупаю горох со свининой. Крошишь сверху сухой доширак и…

– Горох со свининой – и сухой доширак! – простонала Рина. – Лучше уж гречку!

– Ну вот! Я знал, что ты настоящая шнырка! – обрадовался Сашка.

Внезапно у него завибрировал телефон. Звонила Фиа.