Но «Любарум»  же свел меня с Павлом. Навряд ли бы мы с ним еще раз встретились, если бы не это странное снотворное.

– Существует же феномен массовой истерии? – увлеченно продолжал Замков. – Да взять хотя бы тот случай в США, который так и не смогли объяснить, когда вполне благополучные сестры–близняшки, не видевшие друг друга более восьми лет, при встрече отправились бродить по дороге с интенсивным движением и вдруг начали кидаться под машины, желая умереть. После того, как их с трудом задержали (а сестры оказывали сопротивление), в крови у них ничего не нашли, а вспомнить то, что подтолкнуло их к попытке суицида, они не сумели.

– Мы с тобой счастливчики, – я поежилась, представив, что могло с нами быть, задень снотворное участок мозга, вызывающий не удовольствие, а ужас.

– Давай не будем углубляться в необъяснимое. Главное – мы встретились и нам хорошо, – его рука опять нашла мою.

– А как ты догадался, что я знакома с Илюшей Самоделкиным?

– А ты знакома с Ильей? – удивление было неподдельным. – Как тесен мир!

– Но как же? А твой знак на фотографии?

Павел не понимал.

– Розочка, цветочек аленький… – напоминала я. Видя бесполезность слов, сбегала за мобильником и показала фотографию троицы на фоне гостиницы «Старый город».

– А, это… – Павел увеличил фото. – От розы почти ничего не осталось, видишь. Сашка общипала ее, гадая «любит–не любит». Я отнял. Лучше пусть у Ильи спросит. Он скрывать не станет.

Я была разочарована.

Мозг тут же мстительно подсунул следующий вопрос.

– А какие у тебя отношения с Сашей?

Не буду выдавать всю информацию, которой владею. Пусть сам расскажет, а я сравню. Правда, и здесь нужно сделать поправку на злой язык подруги Нинель.

– Мы дружим.

– А с ее сестрой Нинель?

– Я так понимаю, что и ты без дела не сидела, – Павел внимательно посмотрел на меня. Мои щеки загорелись, и я закрыла их ладонями. Ну не может девушка не захотеть знать, как ее парень относится к переметнувшейся к отцу подруге, которая так и не ушла из его жизни.

– Давай начистоту, – предложила я. – Ты выкладываешь все о себе, а я о себе.

– Вот уж чего не хотел бы услышать, так это о твоих бывших…

– Нет бывших. И никогда не было. Случилась глупость, о которой я сильно пожалела, – я опустила глаза и вздохнула. – И жалею до сих пор.

Павел поднялся. Я даже вздрогнула от неожиданности.

Он медленно наклонился надо мной, и я, не понимая, что происходит, втянула голову в плечи.

А он просто взял меня на руки и понес.

– Я тяжелая, – мои комплексы сами лезли наружу. – А еще вчерашние тортики…

– Я уже носил тебя на руках. Разве ты не помнишь?

– Когда это? – напряглась я.

– Товарис–ч – это я.

– В трико с оттянутыми коленками?!

– А что такого? Я бегал в магазин за солью. Одну хромоногую нужно было покормить. Переодеваться не стал. И вообще, ты, видимо, не понимаешь, что такое спорт–шик. Вот твой Кирюсик понимает.

– Он не мой. А ты, выходит, все это время у соседок жил?

– Нет, жил я в гостинице. У соседок я тебя пас.

Меня посадили на кровать. Я глупо улыбалась.

– Пас?

– Да. Очень сложная задача. Однажды даже чуть не спалился. Ты позвонила, чтобы запустить Лямура, а соседок дома не было. Этот гад неизвестно как на улицу выбрался. Пришлось надеть перчатки Веры Романовны и втянуть кота за ошейник.

Ай да Лямур! Вот и думай после этого, что он простой котик. Ведь всем своим поведением способствовал, чтобы мы с Павлом встретились как можно раньше.

– А почему ты не хотел показываться?

– Я только–только узнал, что девица, что приходит ко мне в снах – это ты. Нужно было время, чтобы в счастье свое поверить.

– Поверил?

– Поверил. Старушки уже съехали, а я все никак не мог затащить тебя в постель. То с подругами дверь пинаешь, то с соседским мальчиком на руках, а то вообще куда–то пропала. Думал, уже не увижу. Торты испек, чтобы на запах заманить. Видишь, сработало.

– Я так много пропустила?

– Много. Теперь наверстывать приходится.

Его пальцы проворно побежали по застежке платья на спине. Это для меня пуговицы из петель с трудом вынимались, а у него они словно забыли о своей основной функции – «запирать и не пущать». Тугой воротник перестал душить.

Я схватилась за платье, когда оно почти покинуло меня, прикрыла им грудь. Металлические пуговицы неприятно холодили тело.

Павел не стал отцеплять каждый мой палец от ткани, быстро снял водолазку и деловито опрокинул меня на спину. Мол, сама разожмешь, когда я тебя зацелую.

– А поговорить?! – я посопротивлялась для виду, но быстро была сломлена. Как пишут в современных любовных романах – мое тело меня предало.

– Встать! Суд идет!

– Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!

– Прошу садиться. Садитесь, садитесь.

– Спасибо, я постою.

«Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика»

– На суд вызывается купидон–стажер третьего уровня Афлорий Варлиенский!

Стоящий в проходе чиновник, сверившись с записями в огромной книге, водруженной на постаменте, посмотрел поверх очков на мнущегося у колонны ангела.

Афлорий, в силу таланта за год преодолевший путь от шептуна до стрелочника, тяжко вздохнул и, поморщившись, дернул плечами, чтобы растрепавшиеся перья приняли более презентабельный вид. Потом не спеша, боясь оступиться из–за непривычно длинных крыльев, что шлейфом волоклись за ним, двинулся по длинному проходу к столу, за которым сидел глава небесной канцелярии. Нет, речь шла не о том «Самом Главном»: дела проштрафившихся купидонов рассматривались чиновниками Любовного ведомства. Чтобы ангел попался на глаза «Тому Самому», ему нужно было, по крайней мере, посягнуть на Его власть и поднять бунт во главе трехсот соратников.

Это Люцифер обладал пылающим мечом под стать его гордыне, а что мог сделать Афлорий с луком и стрелами, могущими поразить лишь любовью? Сердце «Главного» и так было ею переполнено. Стрелой больше, стрелой меньше, он и не заметил бы.

– А ведь был божественно талантлив! – послышался шепоток слева, где сидели студенты академии Любви, которые приходили на подобные суды, чтобы научиться на чужих ошибках.

«Шептуны!» – скривил лицо Афлорий, который прекрасно помнил, как проходил практику нашептывания с некоторыми из них. Человек и не догадывался, почему вдруг поворачивал голову в сторону хорошенькой женщины и провожал ее долгим взглядом или удивленным присвистом. Мужскую реакцию предугадать невозможно, все зависело от воспитания того, кому купидон–стажер первого уровня шептал: «Глянь, какая идет!».