опушкой колпаки Пер-Ноэля. Все-таки некоторые вещи совершенно не сочетаются.

Захожу в другой лифт и, когда дверь наконец открывается на пятом этаже, сталкиваюсь с Я-уж-и-не-помню-как. Он в белом халате. Впервые вижу его хорошо одетым.

Ручки в нагрудном кармане мешают прочесть фамилию на бейдже «Государственная больница». Мне так трудно собрать себя из кусков, что я теряю голос.

– Жюстин?

– Что ты здесь делаешь?

– Я интерн.

– Ты плачешь?

– Немножко.

– У тебя все в порядке?

– Да.

– Уверена?

– …

– Я оставил тебе около (он задумывается) сорока сообщений.

– Извини, неудобно получилось.

– Понравилось в Стокгольме?

– Да, только очень холодно было.

– Если захочешь согреться, только свистни.

Он целует меня в губы и ныряет в кабину лифта. Этот мужчина поцеловал меня в губы, а я даже имени его не знаю! Если так пойдет и дальше, я в конце концов обнаружу, что мы женаты.

Я не читала этих сообщений. Я даже не знаю, где мой мобильник. В последний раз я видела его в ящике буфета, на котором стояла фотография улыбающихся в объектив братьев Неж с женами.

Женщина из палаты № 588 ничем не напоминает ту, которую я три года держу за руку в комнате № 19 «Гортензий». От нее ничего не осталось. Ее тело неразличимо под простыней. Со вчерашнего дня она истаяла еще сильнее.

Я открываю синюю тетрадь и продолжаю читать ей ее жизнь.

Они жили, как брат с сестрой. Элен спала в их комнате, Люсьен – в другой.

Элен нашла Люсьена сильно изменившимся. Исчезла молодость взгляда. Война произвела в нем своего рода общее вычитание. Она не жалела, что ждала его, но он ее разочаровал. Она не могла простить, что он утратил былое великолепие и все забыл. Вину не снимает даже шрам, который он носит на лице, как ничего не смягчающее обстоятельство. Но она обожала его старую привычку прикрывать нижней губой верхнюю за чтением газеты. Война не изуродовала ни его манеру двигаться, ни поведение. И – главное – Люсьен навсегда останется человеком, научившим ее читать.

А сегодня он подарил ей ребенка. Девочку. Дитя, которое она так надеялась родить до войны, а теперь перестала ждать. Элен не пришлось влюбляться в Розу в день ее приезда, потому что она уже ее любила, а обняв, узнала запах, кожу, дыхание, волосы, голос, ногти. Ей казалось, что она всегда знала Розу. Как некую привязанную к ней неотрывность, продолжение, сущность, орган или часть тела. Элен ничего не форсировала, не делала над собой усилия. Роза олицетворяла собой очевидность.

По утрам они открывали кафе в половине седьмого.

В восемь Элен отводила Розу в школу, каждый раз беря с девочки слово, что она сразу скажет ей, если загрустит. Роза обещала.

Потом Элен возвращалась в кафе и садилась за машинку, а Люсьен обслуживал посетителей. Всегда находился человек, горящий желанием рассказать, какой была жизнь до его ареста. Люсьен слушал рябоватых мужчин, вспоминавших его в молодые годы, хотя он все еще был молод.

Элен больше не была вдовой. И некоторые клиенты «дезертировали» из кафе папаши Луи. В основном те, кто питал надежду и заходил выпить, чтобы увидеть ее. Другие стали осуждать Элен и Люсьена и бойкотировали злачное заведение, где обитала парочка легких нравов. Розу называли бедной малышкой, Элен – шлюхой, хромого Клода – любовником, а Люсьена – дезертиром.

Клод сказал Элен, что может уйти – «теперь, когда Люсьен снова здесь…», и она ответила: «Оставайся, на самом деле он не вернулся…» Элен не смогла бы расстаться с Клодом, ставшим неотъемлемой частью кафе. То есть ее жизни. Для нее он был важен так же, как солнце, освещающее бутылки и стаканы, паркет и лица людей с марта по октябрь. Клод приходил в 10:00, чтобы помочь Люсьену подготовиться к «ударному полуденному часу», когда рабочие утренней смены скопом заваливались в бистро. Клод был «приемным дядей» Розы. Он знал, где лежит каждый предмет в доме, под стойкой, в ящиках, комнатах, на стеллажах, в погребе и на портняжном столе. Ему было известно, какая половица скрипит, где висят счетчики, куда пристроили бидоны с маслом и спрятали лампочки и ключи. Он мог мгновенно объяснить, где находится люк на чердак, угольная куча, резервуар с мазутом, гербициды, разводные ключи, бочонки с пивом, синее платьице Розиной куклы, как работает каждый аппарат и по какому конкретно месту нужно нанести волшебный пинок ногой, чтобы механизм заработал. Именно Клод знал все уязвимые места каждой стены, пола, труб, любого клиента, в том числе игрока местной футбольной команды.

Ближе ко второй половине дня Люсьен забирал Розу из школы, и они шли в бистро, взявшись за руки. Здесь Элен кормила девочку полдником. Позже, вечером, Люсьен проверял домашние задания дочери. Элен чувствовала себя ужасно несчастной из-за того, что не могла участвовать в ритуале. Люсьен это понимал, но притворялся несведущим, чтобы не ранить ее чувства еще сильнее.

Ужинали они втроем. Роза рассказывала о школе, Элен – о том, что сшила. А Люсьен – о клиентах. Иногда их истории сходились и смешивались.

* * *

Элен начала с общих мест. Так читают газетную колонку человеку, который не может сделать этого сам. Он «узнал» о слепом отце, покинувшей семью матери, Брайле, Бахе, свадьбах, папаше Луи, аресте, Симоне, крещении, о том, как тянули жребий, жителях деревни, послевоенном времени, монументе павшим, шитье, Волчице, праздниках, ожидании, малыше Клоде, летней террасе, изменившейся моде, Руалье, Бухенвальде, шахтах «Дора», Восточном вокзале, письме, портрете и визите Эдны в кафе.

Люсьен верил ей на слово, но ничего не помнил. Он слушал повесть о собственной жизни, наслаждался тембром ее голоса, взглядом, манерой все время вытирать руки о платье, хотя они были совершенно сухими. Он видел красоту Элен, но больше ее не чувствовал и не понимал, как заново обрести ее. Иногда ему хотелось коснуться волос и лица Элен, но он не осмеливался, хотя больше всего на свете хотел заново узнать женщину, которой писал на брайле, на клочках газет, когда сидел в Бухенвальде.

Былые умения вернулись к Люсьену за стойкой, и случилось это само собой, без его помощи.

Былая близость ушла безвозвратно.

Он лишился радости жизни, но у него в душе поселился глубокий покой, и он вдруг понял, что совсем не скучает по Эдне. Более того – чувствует облегчение, потому что за ним никто не наблюдает. Его перестал преследовать вопрошающий взгляд Эдны, которая неустанно выискивала следы былой жизни, усугубляя его страхи. Жизнь в кафе папаши Луи освободила Люсьена.