Вопрос: А какой лжи, в чем ложь была?

Ответ: Ну, ложь, например… как говорили бедные и богатые? Наговора много было. Что вот он не виноватый, он не виноватый, а его все равно [убили]. Как говорили раньше, под одну гребенку всех подряд. Ну, вот так было.

Вопрос: То есть даже дети коммунаров не хотели рассказывать про коммуну, про героев?

Ответ: Они жалели. <…> А сначала, знаете, вот раньше было оно как-то — еще и боялись рассказывать[453].

Таким образом, с одной стороны, мы видим «запуганную» или «вытесненную» память молчащего поколения, а с другой — непонимание, как в современных условиях рассказывать о своих предках, которые теперь стали вдруг социально неодобряемыми «карателями». Вот типичный ответ респондента из «голосов снизу» на просьбу рассказать о том, что он знает о крестьянском восстании, произошедшем 100 лет назад, и о своем отношении к этому событию.

Вопрос: А что вы об этих событиях 21‐го года знаете?

Ответ: О событиях? Ну, бабушка говорила вскользь, я была еще маленькой девочкой, она говорит, что было страшно. <…>

Вопрос: То есть кроме рассказа о том, что было страшно, о том, что эту женщину красные вилами закололи, — больше ничего у вас в памяти не осталось о тех событиях?

Ответ: Ну, нет, я ничего не могу сама рассказать[454].

Кроме проведения экспертных интервью и сбора устных историй, необходимо было изучение конкретного материала, посвященного истории события. Изучение проводилось при подготовке полевого этапа, а затем дополнялось информацией, полученной от «голосов сбоку», наших экспертов — историков, краеведов и музейщиков. География мятежа, имена участников восстания, названия населенных пунктов, описание событий на основе архивных источников и документов современников, описание «мест памяти», вторичная информация по «увековечиванию памяти» — все это необходимо для лучшего понимания ответов информантов, уточняющих вопросов и для развития интервью в сторону сравнения коллективной и семейной памяти о событии.

Таким образом, работа с исторической памятью требует междисциплинарного подхода, где исследовательская методика объединяет инструменты различных дисциплин. В нашем случае такими дисциплинами стали история, социология, этнография и психология.

ГИБРИДНЫЕ МЕТОДЫ КАК САМОЛЕТ-АМФИБИЯ

К сожалению, результаты гибридных исследований не всегда оправдывают ожидания. Механическое сложение и умножение информации, полученной разными способами, в конечном счете не усиливает, а ослабляет объяснительный потенциал исследования. Полученные результаты выглядят неубедительно ни в целом, ни с точки зрения каждой отдельной дисциплины из этого методического микса. Например, в известных крестьяноведческих проектах Теодора Шанина начала 1990‐х годов[455], где в долговременных сельских экспедициях вместе работали историки, социологи, экономисты, географы, психологи, именно проблема методической гибридизации этих дисциплин оказалась одной из самых трудных для реализации программы исследования. А кроме того, оказались нужны определенные знания по растениеводству, животноводству и ветеринарии, климату, механизации и пр. для успешного вживания в среду обитания респондентов, как это требует этнографический подход.

Но самой большой проблемой стала необходимость воспринимать результаты исследования с позиции междисциплинарного подхода, а не с «колокольни» каждой дисциплины, которую представляли участники того проекта. Профессиональный филолог — не участник экспедиций, пытавшийся работать с собранными материалами, — дал оценку полученным данным: «С точки зрения интересов социологии материалы, вероятно, сохранили релевантность, но как источник лингвистических исследований подобные тексты несостоятельны»[456].

Поэтому междисциплинарный подход с точки зрения каждой из входящих в него дисциплин почти всегда компромисс в пользу более разностороннего взгляда на феномен или необходимости использовать методы смежных наук из‐за невозможности применения традиционных подходов конкретной дисциплины. Нам кажется, что это похоже на создание самолета-амфибии, который плавает и летает, но по сравнению с самолетом или кораблем делает это плохо. Он медленно летает и не может плыть при высокой и длинной волне. Но такой аппарат незаменим в местах, где невозможно построить сухопутный аэродром или подплыть на корабле.

Именно с такой ситуацией мы столкнулись при попытке изучить память потомков участников крестьянских восстаний 1921 года. Разработанный совместными усилиями историков, культурологов, антропологов и социологов гайд включает блоки вопросов, охватывающие, казалось бы, все аспекты проявления памяти о событии. Авторы вопросника попытались учесть то, что воспоминания о восстании уже неактуальны: нет очевидцев событий, мало сохранившихся артефактов (фотографий, писем, предметов того времени). Создатели гайда постарались выявить влияние советского идеологического наследия по отношению к событиям и участникам Гражданской войны, а также травматический характер семейной памяти о том времени.

Однако мы столкнулись с ситуацией, когда на большинство вопросов смогли ответить лишь немногочисленные краеведы и жители мест, где происходило восстание, — те, кто интересовались этой темой или помнили рассказы своих родственников о событиях прошлого. Перечислим причины, затруднившие сбор первичных данных методом интервьюирования:

1. В поселениях Тюменской области, где мы собирали интервью, осталось менее трети потомков коренных жителей (свидетелей восстания). Например, в селах Клепикове и Новотравном учителя отметили, что в начальной школе села учатся только по одному школьнику из семей коренных жителей.

Вопрос: А вот из этих, скажем 19 [первоклассников] и 7 [девятиклассников], сколько детей коренных?

Ответ: А вы знаете, наверно… один ребенок… Остальные — все не наши[457].

Вопрос: Вас таких, которые потомки здесь, вы говорите, осталось не так много, да? И в школе у вас сколько, вы сказали?..

Ответ: Один ребенок, получается.

Вопрос: Один только учится из потомков… Мы были в Новотравном, там тоже один учится[458].

2. Встречающиеся факты сохранения «живой памяти» в локальных сельских сообществах. Казалось бы, наличие «живых» элементов должно способствовать передаче информации. Однако зачастую люди не хотят ворошить прошлое, чтобы не нарушить мирное течение современной жизни.

И вот я, общаясь со студентами, которые живут в этих населенных пунктах, которые оказались затронуты восстанием, они рассказывали, что до сих пор некоторые семьи очень серьезно враждуют друг с другом по поводу событий, это, почти уже столетней давности. <… > Потому что, понимаете, кто-то кого-то убил или, чаще всего, вот эти мятежники убили кого-то из партийных, да, коммунистов, рядовых коммунистов, так сказать. Оставили, естественно, сиротами семьи. И это, естественно, передается из поколения в поколение[459].

Ответ: А знаете, сколько лет была вражда?

Вопрос: Сколько?

Ответ: Долго.

Вопрос: То есть, не простили друг друга?

Ответ: Нет, не то, чтобы не простили…

Вопрос: Но не забыли?

Ответ: В деревне это — а-а-а… А я помню, мы даже еще были… 60‐е года, а старые говорили, вот он идет,