в должность, получил от личного врача строгий наказ уехать из столицы. «На таком холоде игры в президента боком вам выйдут, – сказал врач. – Езжайте-ка, где потеплее, а эту головную боль оставьте молодым». И президент послушался: переехал в Анапойму, тропическое селение, где восьмидесятилетние легкие доставляли ему меньше проблем, а давление восьмидесятилетней крови падало. Государство, разумеется, осталось без главы, но эта маленькая деталь не смутила консерваторов… За пару дней премьер-министр изготовил в Боготе печать с факсимильной подписью президента и раздал копии всем заинтересованным лицам, так что присутствие Санклементе в столице больше не требовалось: каждый сенатор сам заверял свои проекты законов, каждый министр одобрял какие ему было угодно указы, оживляемые волшебным шлепком печати. И вот так, под звонкий хохот Ангела, развивалась новая власть, к возмущению и стыду либералов. Однажды утром в октябре в департаменте Сантандер у одного генерала, повидавшего множество войн, кончилось терпение, и его выстрелы дали начало восстанию.

Мы сразу поняли, что эта война – не такая, как предыдущие. В Панаме еще были живы воспоминания о войне 85-го года, и на сей раз местные собирались сами распоряжаться своей судьбой. Так что Перешеек, отделенный от прочей колумбийской действительности, Карибская Швейцария, включился в конфликт, как только представилась возможность. Несколько селений в центре восстали через два дня после первых выстрелов, и не прошло и недели, как индеец Викториано Лоренсо поставил под ружье триста человек и начал в горах Кокле собственную партизанскую войну. Когда новость докатилась до Колона, я обедал в том самом ресторане с зеркалами, откуда четверть века назад выходил отец, впервые представший моим глазам. Со мной были Шарлотта и Элоиса, потихоньку превращавшаяся в наделенную темной, смущающей душу красотой отроковицу, и все мы трое услышали, как официант-ямаец говорит:

– Да какая разница, одной войной больше, одной меньше. Все равно миру скоро придет конец.

Среди панамцев широко распространилось убеждение, будто 31 декабря наступит Страшный Суд, и миру не суждено увидеть ХХ век. Каждая комета, каждая падающая звезда, которую замечали в Колоне, подтверждала эти пророчества. В течение нескольких месяцев и вправду сбывалось худшее: в последние дни века разыгрывались такие кровавые битвы, каких не помнили со времен войны за независимость. Вся страна утопала в крови – крови либералов: в каждой стычке повстанцев разбивали превосходящие силы правительственных войск. В Букараманге генерала Рафаэля Урибе Урибе во главе армии, состоявшей из рассерженных крестьян и мятежных студентов, обстреляли с башни церкви Сан-Лауреано. «Да здравствует непорочное зачатие!» – кричали стрелки всякий раз, как молодой либерал падал замертво. В Пасто падре Эсекьель Морено науськивал солдат-консерваторов: «Будьте как Маккавеи! Защищайте права Христа! Беспощадно разите масонскую гадину!» Muddy Magdalene[35] тоже стала театром военных действий: в порту Гамарра суда либералов пошли ко дну в результате обстрела правительственными войсками, и четыреста девяносто девять повстанцев погибло от ожогов в хаосе горящих палуб, а те, кто не сгорел, утонули в реке, а тех, кто сумел выплыть, расстреляли без суда и следствия и оставили гнить прямо на берегу, рядом с утренним рынком, где торговали полосатыми магдаленскими сомами. Мы, колонцы, держались ближе к телеграфу и всё ждали окончательную телеграмму: «ПРОРОЧЕСТВА СБЫЛИСЬ ТЧК КОМЕТЫ И ЗВЕЗДЫ НЕ ВРАЛИ ТЧК ГРЯДЕТ КОНЕЦ СВЕТА ТЧК». Новый век в Республике Колумбии встретили без всяких празднований. Но телеграмма эта так и не пришла.

Зато пришли другие (вы, вероятно, уже догадываетесь, дорогие читатели: большая часть войны 99-го года велась азбукой Морзе). МЯТЕЖ В ТУНХЕ ПОДАВЛЕН. МЯТЕЖ В КУКУТЕ ПОДАВЛЕН. МЯТЕЖ В ТУМАКО ПОДАВЛЕН… Учитывая этот подавленный телеграфный пейзаж, никто не поверил в новость о победе либералов в Пералонсо. Никто не поверил, что три тысячи плохо вооруженных человек – тысяча винтовок Ремингтона, пятьсот мачете и артиллерийский корпус, смастеривший пушки из водопроводных труб, – может сразиться на равных с двенадцатью тысячами правительственных солдат, которые позволили себе роскошь выйти на бой в новой форме – на тот случай, если восстание в ходе этого самого боя будет окончательно подавлено. «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ СИЛЫ РАЗГРОМЛЕНЫ В ПЕРАЛОНСО ТЧК УРИБЕ ДУРАН ЭРРЕРА ТРИУМФАЛЬНО ДВИЖУТСЯ К ПАМПЛОНЕ», – говорилось в телеграмме, и никто в нее не поверил. Генерал Бенхамин Эррера получил пулевое ранение в ляжку и выиграл битву, сидя на парусиновой койке: он был всего на четыре года старше меня и уже мог считаться героем войны. Это случилось на Рождество, а 1 января Колон пробудился и обнаружил, что мир по-прежнему на своем месте. «Французское проклятье» иссякло. А я, дорогая Элоиса, чувствовал, что мой аполитичный дом – неприступная крепость.

Я был в этом абсолютно убежден. Простой силой воли, думал я, мне удалось удержать на расстоянии надоедливого Ангела Истории. Война в нашей стране болтунов была для меня чем-то, что состояло из телеграмм, из писем, которыми обменивались генералы, из капитуляций, подписывавшихся по всей республике. После Пералонсо мятежного генерала Варгаса Сантоса объявили «временным президентом». Слова и ничего больше, к тому же чересчур оптимистичные. Из панамского города Давид мятежный генерал Белисарио Поррас слал консерваторским властям протесты в связи с «актами бандитизма», совершаемыми правительственными солдатами. Слова и ничего больше. Либеральное командование жаловалось на «избиения» и «пытки» пленных, захваченных «у себя дома», а не «с оружием в руках».

Слова, слова, слова – и ничего больше.

Я признаю, однако, что слова эти звучали все громче и все ближе. (Слова могут преследовать, ранить, грозить опасностью; слова, даже те, пустые, которые обычно произносятся колумбийцами, способны подчас взрываться прямо у нас во рту, и не следует их недооценивать.) Война уже высадилась в Панаме, и в Колон долетали выстрелы, а также известия о беспорядках в переполненных политическими заключенными тюрьмах, слухи о жестоком обращении и запах мертвечины – они витали надо всем Перешейком, от Чирики до Агуадульсе. Но внутри моего шизофренического города квартал «Кристоф Коломб», казалось, по-прежнему существовал в параллельном мире. Поселок-призрак, к тому же французский. Несуществующее французское поселение: зачем такое место могло понадобиться колумбийской гражданской войне? Пока мы здесь, помнится, думал я, мы с моими двумя девочками в безопасности. Однако, возможно (я уже несколько раз намекал на это, но задача писателя – найти точное слово), мой оптимизм был преждевременным. Потому что далеко, в злосчастном департаменте Сантандер, кровь лилась рекой, и битва таинственным образом запускала лицемерные, предательские механизмы политики. Другими словами, Горгона и Ангел Истории принялись плести заговор, собираясь подло и бесцеремонно вторгнуться в идиллический очаг Альтамирано-Мадинье.

Началось все в местечке под названием Палонегро. Авангард повстанческих войск во главе с трудно поправлявшимся после ранения в ляжку