часто. Кроме волшебных мух они имели еще волшебный жезл. Он представлял подобие топора, снабженного весьма сильной отравой. Стоило шаману коснуться им человека или животного, чтобы те заболели, и от подобной болезни можно было избавиться только при содействии нойда, нанесшего болезнь[437].

Разделения на два класса, исключительно добрых и исключительно злых шаманов, у лопарей не было. Шаманским делом могли заниматься как мужчины, так и женщины. Но не все нойды пользовались в одинаковой степени уважением и влиянием; одни из них обладали большей, другие меньшей силой. Искусный кудесник мог при помощи своих волшебных средств легко сделать то, что неопытный начинающий нойд совершал с большим трудом. Духи, насылаемые первым, производили более опасные болезни, и к нему чаще обращались за врачеванием, он получал больше выгод, так как лапландский волшебник лечил не даром[438]. Современные нойды тоже обладают неодинаковой силой. В то время как одни лопари, по словам своих односельчан, являются лишь «маленько колдунами», другие прославились на большое пространство, и к ним приходят издалека за советом и зовут их в отдаленные погосты для излечения больного или для гадания[439].

Глубокая вера в чудесную силу лопарских колдунов иллюстрируется различными преданиями о необычайных действиях нойдов, приведенными г-ном Харузиным в его работе «О нойдах у древних и современных лопарей». Против рыбачьего наволока лежат так называемые Айновы острова, известные своей прекрасной морошкой. Пазрецкие лопари рассказывают об их происхождении, что еще до принятия христианства в Печенгском погосте жили три брата-силача, нойды. Оленей у них было мало, и они предложили матери поехать в Норвегию, отрезать там кусок земли и приехать на ней со всем добром и оленями. Спустя долгое время после их отъезда мать увидела во сне, что дети возвращаются. Она вышла из тупы и, услышав шум, закричала: «Вот детки едут, везут живота, быков, важенок (самок оленя), недаром же они говорили!» Между тем при совершении нойдами колдовства нужно соблюдать строжайшее молчание, нарушение этого условия было наказано духами: прокричавшая женщина сама окаменела, окаменели весь погост, нойды и олени, подплывавшие к берегу, потонули, а из разорвавшейся земли образовались два острова[440].

Нойды страшны лопарям не только при жизни, когда они могут и лечить, и насылать болезнь, но и после своей смерти. «Жил в Нотазаре нойд по имени Ризь. Он много портил людей, а многим и пособлял. Наконец, под старость и сам он занемог. Все думали, что он поправится, но вышло иначе. Через несколько времени он умер, и его стали бояться все еще больше, чем живого. Гроб ему-таки сделали и туда положили, но везти хоронить никто не соглашался, потому что, как колдун, он мог дорогой встать и другого съесть. Не смели его везти хоронить даже и сыновья. Наконец один таки, подобный ему, также нойд, нашелся, и за назначенную плату повез хоронить покойника. Выехал он с ним вечером, чтобы утром или днем похоронить. Сперва ехал он на оленях хорошо, но около полуночи вдруг, ни с того ни с сего, олени испугались. Он посмотрел вперед, на стороны, но нигде никого не видно и не слышно. Оглянулся назад и увидел, что мертвец сидит. Ему сделалось страшно, но он, как колдун, сейчас закричал ему: „Когда умер – ложись!“ Мертвец его послушался – лег. Через несколько времени олени опять испугались. Он посмотрел опять назад и видит, что яммий (мертвец) опять сидит. Он выскочил из кережи (саней), выхватил из-за пояса нож и сказал: „Ложись, а не то я тебя зарежу, если не повалишься“. У покойника при виде ножа зубы сделались железными, и поэтому опас (возница) пожалел, что показал нож. Нужно было показать палку или полено, и тогда зубы сделались бы деревянными. Мертвец, однако, и на этот раз лег. Опас поехал вперед, но он теперь знал, что если встанет яммий в третий раз, тогда его съест, и поэтому он подъехал к большой ели, соскочил с кережи, привязал оленей в сторону, а сам после этого стал поспешно ползти вверх по дереву. Наконец он добрался до вершины, а яммий-нойд в это время встал и вышел из кережи. Зубы железные чернели и скрипели, а руки были на груди так же, как и были сложены накрест, благословясь. Яммий подошел к ели, обошел ее несколько раз кругом и стал грызть ель. Сперва он грыз сучья, и это сделал скоро. Наконец стал грызть и ствол. Грыз он, как росомаха, и от острых зубов летели крупные щепки. Грыз он бойко, и наконец ель стала почти шевелиться. Опас увидел, что дело плохо, поэтому на вершине стал сам ломать сучья у ели и бросать их вниз. Яммий, увидав это, подумал, что ель падает, и перестал грызть. Так опас несколько раз отвлекал его от работы. Опас это делал для того, чтобы ель не упала до зари, а с зарею, он знал, что яммий должен лечь – умереть. Сучья наконец пособлять не стали, яммий догадался и стал грызть без остановки. Опас после этого запел по-петушиному, для того чтобы покойник испугался и подумал, что начинается утро. Пел опас так несколько раз, и мертвец после каждого раза смотрел туда, где дожна быть заря, и, не видя ее, продолжал грызть. Опас, увидев, что ничем не может остановить, испугался. Он решился потихоньку спускаться, с мыслью, что мертвец, увидев это, подумает, что он поддается ему сам. Яммий, действительно, перестал грызть и стал дожидаться. Так он спускался тихонько. Наконец показалась заря, и опас закричал: „Пришла заря, поди в свой гроб“. Нойд-яммий увидел зарю, испугался, пошел к кереже и лег в гроб. Опас сошел с ели, закрыл гроб, припряг оленей и повез его к месту, где должно было его похоронить. Приехал туда скоро, вырыл могилу и гроб опустил на бок, чтобы яммий не мог встать; он знал, что если нойда положить в могилу на спину или вверх спиной, он по ночам будет вставать. Могилу он зарыл и скорей пошел назад. Приехал и рассказал все, как было; народ стал бояться. Боялись даже в первые 6–7 лет после его смерти ходить мимо его могилы, и те, которые ходили мимо, слышали, что будто там в могиле кто-то плачет или воет»[441].

В быте и верованиях других инородцев Европейской России шаманство сохранилось только в виде слабых пережитков, и даже из прежних времен до нас не дошли такие подробные известия, как те, которые были сообщены скандинавскими писателями о лопарских нойдах.