– Ваша светлость, я уповаю на справедливость и закон, хранителем которого вы являетесь. И закон говорит, что я не виновен!

Он поклонился, прижимая синий берет к груди, и поклон был полон сдержанного достоинства.

– Ваша светлость! – Обвинитель был худ и нервозен. Он потел, боялся, своим страхом заглушая обвиняемого, и у Кайя не получалось ухватить именно мэтра Мюрича. – Прошу учесть, что обвиняемый преподавал в школе гильдии ткачей, обучая там мальчиков грамоте и счету.

– Конечно! Мое дело – нести детям знания!

– И он был знаком со всеми жертвами!

– Естественно, ведь все пропавшие дети посещали эту школу! Но кроме меня в ней работают шестеро наставников. А еще цеховые старшины. И эконом. И многие другие люди!

Он злится. Но злость – естественная эмоция, если обвинение несправедливо.

– Дети, – продолжил обвинитель, глядя себе под ноги, – без всякого страха отправились бы с обвиняемым к реке, если бы он предложил…

Слова… и только слова… а доказательств не хватает.

– Мне надо подумать, – сказал Кайя, пытаясь понять, куда же запропастился дядя. Он точно бы подсказал, что делать. – Мне надо подумать.

В зале воцарилась тишина.

Боль есть. Страх. Апатия, граничащая со смертью. И ужас…

– Он виновен! – Первым нарушил молчание Урфин. Говорил он шепотом, но Кайя показалось, что голос его слишком уж громок. – Я задницей чувствую, что он виновен.

Возможно. Но закон на стороне мэтра Мюрича, а Кайя не способен пойти против закона. И по-хорошему это дело не стоило раздумий, но что-то мешало Кайя огласить приговор.

Нельзя обвинить невиновного. Нельзя отпустить виновного.

И что делать?

Веселый детский смех расколол тишину. Голос-колокольчик звенел, отражаясь от стен и нарушая извечную строгость протокола. Обернулись задние ряды. И передние тоже. Судьи. Стража.

Мэтр Мюрич.

Его маска соскользнула лишь на мгновение, обнажив истинную сущность. Кайя оглушило всплеском ярости и такой глухой, нечеловеческой ненависти, которую он встречал крайне редко.

Желание обладать.

Раскаяние.

И снова ненависть.

Он быстро взял себя в руки, добрый мэтр Мюрич.

– Какой милый ребенок, – сказал он, глядя Кайя в глаза. И, верно, понял все правильно, потому что улыбнулся, уже не скрывая себя, и продолжил: – Неужели от вашей светлости?

Зря он так. Кайя на долю секунды представил, что светловолосый мальчишка, сидящий на коленях Изольды, и вправду его ребенок.

Если слишком долго держать в руках раскаленную докрасна кочергу, в конце концов обожжешься; если поглубже полоснуть по пальцу ножом, из пальца обычно идет кровь; а если разом осушить пузырек с пометкой «Яд!», рано или поздно почти наверняка почувствуешь недомогание.

Рассуждения о последствиях некоторых неосмотрительных поступков

– Леди, я могу уйти? – шепотом спросил Майло.

Круглыми от ужаса глазами он смотрел на Кайя, который приближался медленно и неотвратимо, с видом настолько угрюмым, что даже мне стало неспокойно. Майло пятился, пятился, пока вовсе не скрылся за моими широкими юбками.

Возможно, в этом их высший смысл? Детей прятать?

– Беги, дорогой, – разрешил дядюшка.

И Майло не заставил повторять дважды. Исчез он очень быстро, надо думать, в самом ближайшем времени мои фрейлины получат замечательную новую сплетню, рассказанную в лицах и с немалым рвением, и всего-то за стакан молока с бисквитным пирогом.

Майло легко подкупить.

– Леди, – Кайя вежливо поклонился, – премного рад вас видеть.

А голос у него от избытка радости, надо полагать, звенит.

– И я тоже. Рада. Наконец вас увидеть.

Надо сказать еще что-то вежливое, про погоду или, там, про здоровье… погода замечательная, а здоровья у Кайя на небольшую деревушку хватит. И значит, пора подойти к волнующим меня вопросам, но язык вдруг присох к нёбу, а нужные слова – вежливые, исключительно вежливые! – вдруг выветрились из головы. Платье? Подумаешь, платье. Тут суд над маньяком, а я со своими нарядами…

Дядюшка Магнус перерезал нить молчания, воскликнув:

– Урфин, мальчик мой! Я хотел с тобой побеседовать!

– Надеюсь, не в подземельях, дядюшка? Я, как вас вижу, сразу начинаю вспоминать, где и чего натворил. И, если что, в содеянном готов раскаяться сразу…

Эти двое удалялись, и галерея, еще минуту назад людная, пустела. Какая нечеловеческая деликатность.

– У вас чернила, – Кайя коснулся шеи, – вот здесь. И на ухе еще…

– Да? – Потерла пальцем указанное место, предполагая, что вряд ли пятно исчезнет. – Я не привыкла писать так, и… я справлюсь.

– Не сомневаюсь. Мне уже доложили, что вы справляетесь. Возможно, будет удобнее продолжить беседу в саду?

Он не стал дожидаться согласия, наверное, считая, что если в сад, то в сад. Издержки самодержавия? А говорил, что самодурства не хватает. Их светлость просто себя недооценивает.

– Жалуются? – поинтересовалась я, зная ответ.

– Жалуются. – Кайя шел очень медленно, приноравливая свой шаг к моему. – Но вы не обращайте внимания, Изольда. Я сказал, что вы вправе поступать так, как сочтете нужным. И что поддержу любое ваше начинание. Даже если вы решите перестроить замок.

Добрый он сегодня, но чужой. Отстраненный. Рядом с таким я теряюсь. А замок наша светлость перестраивать воздержится. Она еще не до конца разобралась с тем, как он устроен.

– Спасибо за подарки. Мне очень понравились. – Благодаря урокам Ингрид, у меня уже получалось ходить, поддерживая, но не задирая юбки. Только не следовало забывать об осанке… и о посадке головы… о руках… еще пара лет, и наша светлость совсем хорошо освоится.

– Подарки? – Кайя даже не обернулся.

Интересно, для кого я тут из себя прекрасную даму изображаю?

– Майло сказал, что от вас…

– Кто такой Майло?

Ох, и не понравился мне тон, которым вопрос был задан. И взгляд, кстати, тоже.

– Паж. Тот мальчик, который…

– Ясно. Иза, я не посылал вам подарков. Это – дядины шутки, скорее всего. Но мне следовало бы и самому подумать. Извините, если разочаровал.

– Да нет, все нормально.

Только немного грустно. Лилия не перестанет быть лилией, а каменная птичка не улетит из клетки, но радость уже не та. Неудобно как-то получилось.

– Пожалуй, мне следовало промолчать, – сказал Кайя.