– В моем мире, – Изольда посмотрела в глаза с вызовом и страхом, которого не должно было быть, – в моем мире тоже встречаются такие люди. И часто они уходят, потому что по закону не хватает доказательств. Вы ведь его не отпустите?

– Не отпущу.

– Я тоже так подумала.

Страх в ее глазах таял. Кайя мог бы убрать его вовсе, но это было бы нечестно. Изольда ему доверяет. Нельзя растратить это доверие.

– Его ведь надолго посадят?

Качели останавливаются. Ножки Изольды – синие туфельки, бирюзовые чулки, плотно облегающие щиколотку, – замирают над травой. Крохотный каблучок. Кокетливый бантик. Край юбки границей и напоминанием о приличиях.

– Его казнят. Вы сами в этом убедитесь. Повод, конечно, не совсем приятный, но в принципе подходит, чтобы представить вас народу.

По глазам Изольды Кайя понял, что что-то не так.

– К-какой повод? – тихо поинтересовалась она.

– Публичная казнь.

– Вы… вы что, его убьете при всех?

– Не я. Палач. У нас хороший палач, который…

Что-то в выражении лица Изольды подсказало остановиться.

– Леди, вам ведь случалось присутствовать на казнях?

Изольда все так же молча покачала головой. Вид у нее был несчастный.

Проклятье!

Есть две мирные формы насилия: закон и приличия.

Частное мнение леди Дохерти

Он шутит?

Судя по всему, нет. Кайя был серьезен, как юбилейный съезд партии.

– У… у нас не казнят людей. Раньше казнили, но… это негуманно. И смертная казнь уже все… то есть нет смертной казни.

– А преступники? – уточнил Кайя.

– Преступники есть.

Как-то вот подсказывает интуиция, что не выйдет у меня отвертеться от высокой чести.

– И что с ними делают? – Похоже, интерес Кайя имел весьма практическую подоплеку.

– Сажают в тюрьмы.

– И все?

Я кивнула, осознавая, что наши системы правосудия крепко разнятся. Кайя сцепил руки в замок и подпер подбородок. Сейчас будет лекция. Нет, я не против лекций, особенно в его исполнении, но они не изменят реальность: я не смогу смотреть, как убивают человека.

– Изольда, он виновен. В этом вы не сомневаетесь?

Виновен. И я не сомневаюсь.

– Он заслужил свой приговор.

И с этим я согласна.

– И тройная казнь – это меньшее, что я могу дать родным убитых им детей.

– «Т-тройная»?

Ох, зря я это спрашивала. Пора бы усвоить, что Кайя весьма прямо и подробно отвечает. Вот и сейчас он любезно разъяснил:

– Повешение. Потрошение. Четвертование. Его удавят, но не до смерти. Вскроют живот. Выбросят внутренности в костер. А тело разрубят на четыре части, которые выставят у городских ворот.

Я и не знала, что у меня настолько живое воображение. Сейчас стошнит. И Кайя хочет, чтобы я присутствовала? И надо полагать, все леди, несмотря на тонкость и возвышенность натуры, периодически посещают подобные мероприятия?

Цветочки, бабочки… и кишки на костре. Противоречиво тут у них.

– Я… я просто не смогу.

Он должен понять! В конце-то концов, в моем мире давно никого не вешают, не сжигают, и вообще… у нас гуманизм.

И справедливые суды, верно, Изольда?

– Иза! – Кайя взял меня за руки. Нежное прикосновение, еще бы тему разговора сменить и вовсе романтичненько получилось бы. – Вы обязаны. Если вы не появитесь, то все сочтут, что вы не согласны с приговором. Что я ошибся, понимаете?

Да, но…

– Пойдут разговоры. Слухи. И кто-то может решить, что если я ошибся раз, то ошибусь во второй или третий. Заговорят о невинных жертвах…

…и зверствах тоталитарного режима…

– …и о том, что истинные виновники ушли. А когда кто-то уходит от суда, то появляется искушение повторить его путь.

То есть, если меня не будет, мир покатится в бездну и наступит конец света? Четыре всадника пройдут по улочкам города, сея панику. А солнце рухнет наземь, не желая быть свидетелем подобного беззакония?

– Меня… меня просто вырвет. Или истерика случится. Или я в обморок упаду. Хотя обморок – не худший вариант. – Я смотрела на Кайя снизу вверх. Не в глаза – мне почему-то было стыдно за такую свою слабость. Я разглядывала жесткий воротник, шею с полоской загара и черными лентами мураны и тонкие веточки шрамов. Шрамы были старыми и стершимися, но ведь были.

Кто-то нанес их.

А говорил, что он неубиваемый.

– Я заберу ваш страх. – Кайя ссадил меня с качелей. Пора домой? Конец прогулке и да здравствуют трудовые будни? – И отвращение. И все эмоции, которые вы только испытаете.

Анестезия, значит, которая крепко лоботомией попахивает.

– Просто помните, что я рядом. И что человек этот виновен.

– И… когда?

– Скоро, Иза. Я не буду мучить вас ожиданием.

Ну да, больной зуб лучше рвать сразу. И в другом случае я бы с ним согласилась, но сейчас это мой зуб и я не хочу с ним расставаться. Мы шли по дорожке, и я переваривала услышанное, пытаясь втиснуть себя в местную систему морали и нравственности. Убить убийцу – это правильно или нет?

– А вы… вы убивали? – спросила я.

– Да.

Глупый вопрос. Война в белых перчатках невозможна. И руки у Кайя в крови, но… черт побери, мне нравятся эти руки.

– Теперь вы будете меня бояться? – За аллеей статуй Кайя остановился.

– Нет.

– Хорошо. – Он приподнял мой подбородок и наклонился так, как будто собирался поцеловать. – Изольда, если бы я мог, я бы избавил вас от этой обязанности.

Лучше бы и вправду поцеловал, что ли.

– Но я не могу требовать от других соблюдать закон, если его не соблюдает моя семья.

Поцеловать Кайя меня поцеловал-таки. В лоб. С такой торжественностью и осознанием момента целуют лишь полковое знамя.

Очаровательно.

Глядя на карту, Кайя думал о жене.

Алая лента границы ползла по холму, напоминавшему спящего дракона. Лента, некогда разрезавшая дракона пополам, сместилась ближе реке, прибавляя земель клану Дохерти.

Два города, отмеченных резными башенками из дядиного набора, стояли у самой алой кромки.

Ненадежно.

Она справится. Она упрямая и пытается вписаться в этот чужой для нее мир. Ей должно быть неуютно здесь, но Изольда с честью исполняет возложенный на нее долг…