– Иринушка-то все хорошеет раз от разу. Повезло тебе, Адик, с женой. Да и хозяйка она, видно, отменная, дом у вас – полная чаша. – Баба Дуня перекрестилась и взяла из коробочки конфету в золотой обертке.

– Спасибо на добром слове, мама. – Ирина громко чмокнула свекровь в морщинистую щеку. – Вот вы-то уж точно чудо. Не надивлюсь на вас, какая молодец! На все руки мастерица! Машеньке за два дня какое платье сшили, а куличи-то, куличи!.. – Ирина откусила кусочек и даже глаза закрыла. – Ну и тесто, ну и вкус – многовкусие!

Илья тяжко вздохнул и налил еще рюмочку. Застольные беседы родственников ему претили, обмены любезностями опротивели. С бабушкой и вовсе не получалось взаимности. Он ей талдычил про гены и хромосомы, она же никак не могла взять в толк, к чему все это? Но на всякий случай гордилась Илюшенькой:

– Большой ты ученый, внучок, ой, какой важный ученый!..

Младший Туманов снисходительно улыбался и с грустью думал о том, как не скоро еще генная инженерия проникнет в сознание рядовых граждан.

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – Свекровь и невестка расцеловались.

Ирина умела подстраиваться под людей. Катю этому учила, а та все брыкалась, характер независимый показывала, а того не понимала, что «ласковый теленок двух маток сосет». А теперь вот живет в коммуналке, и Илюша вынужден прозябать с ней за компанию. Ирина тяжко вздохнула, но тут же улыбка вновь заблистала на ее лице: незачем Авдотье Алексеевне знать об их проблемах.

– Давайте, мама, я вам положу салатику и рыбки. – Невестка щедро потчевала старушку, подчеркнуто ласково называя ее мамой.

«И чего бы стоило Катьке называть меня „мамой“, а ведь ни в какую, дура она набитая», – думала Ирина, искоса наблюдая за тем, как Илья опрокидывает стопку за стопкой.

Авдотья положила голову на плечо сына. Любила она младшенького, самый слабенький он был, но и самый упорный.

Вспоминала, как вскоре после войны, когда она с четырьмя детьми недолго жила в Ленинграде, послала Адика за хлебом. Зажал он в кулачке деньги и выскочил из дому, да не возвращался. Забеспокоилась, кинулась искать. Дело было зимой, ребенок упал, поскользнувшись, и головенку в кровь разбил. Так и лежал в сугробе замерзший. Притащила домой, стала раздевать, а мальчик кулачок не разжимает. Хоть и без сознания, а денежку крепко держит.

Баба Дуня утерла слезу и погладила сына по спине:

– Бог мой, что же ты так сгорбился, сыночек? Хотя знаю, знаю: работаешь, изобретаешь... У нас в роду все мужики были башковитые. – Авдотья перешла на шепот: – Может, мать моя, царствие ей небесное, не за просто так отрез от графа получила и кровь Тумановых благородная. Кабы я училась в свое время, небось сейчас бы президентом была.

Адольф махнул на нее рукой, но бабка разошлась не на шутку:

– А что ты машешь на меня? Поди-ка я умнее болтунов, что по телевизору показывают, будто особую породу дураков вывели – демократы называется...

– Мама, прошу тебя, не надо! – От ярости Адольф начал покрываться красными пятнами.

Ирина, взглядами призывая мужа к сдержанности, попыталась перевести разговор на другую тему:

– Мама, давайте лучше Христа помянем.

– То ж мертвых поминают! – ужаснулась старушка. – А Христос живой! Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – нестройным хором воскликнули все Тумановы, перекрестилась же только Авдотья.

Маша захныкала в кроватке. Ирина тут же подхватила внучку и стала улюлюкать.

Илья все более томился семейным обедом, то и дело поглядывал на часы. Графинчик уже опустел, и молодой человек с тоскою тыкал вилкой в белый с желтоватым жиром бок осетра.

И тут Авдотью прорвало на откровения. Она отличалась не только простотой душевной, но и чрезвычайной природной наблюдательностью. Прихлебывая чай из блюдечка, она вдруг с изумлением заметила перемены в сыне:

– Что-то ты, Адик, стал как еврей прямо. – Она покачала головой, присматриваясь повнимательнее, так что сын аж заерзал на стуле. – Ну точно вылитый еврей, вот чудеса какие! И вроде не в кого...

Мать попала в самую точку, то есть в самое больное место. Не только она, но и все знакомые замечали в Адольфе это перерождение, как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». По молодости кудрявые волосы юного Адольфа казались локонами ярославского пастушка, а большой нос лишь милым недоразумением. Но постепенно мелкие черточки складывались как по плану в определенный тип – и брови, и нос с горбинкой. На работе все подпольные Мойши, Абрамы и Иосифы, поменявшие в свое время имена, принимали Адольфа за соплеменника, доверяя ему сокровенные тайны и по-свойски обсуждая наболевшее. Он сочувствовал им, скрывая досаду, ибо на службе – не на митинге, а главное, люди они все были хорошие, давно знакомые, ведь не против них он выступал. Горько было на душе, горько как-то, а иногда даже и весело: эко я их всех надул. Пусть думают: «Он наш», а я простой ярославский парень, можно сказать, как разведчик, замаскировался. Вот она жизнь какая, а теперь еще и мать туда же гнет! Адольф посмотрел на себя в зеркало и сам недоумевал: вроде бы все по отдельности русское, а как сложишь вместе – ну точно еврей.

Еще более странным был факт сближения внешности Адольфа и тряпичной обезьянки. Жизнь будто подгоняла их друг под друга. Обтрепывалась, протиралась шерсть Людвига – вылезали и волосы ярославского Леля. Западали морщины на лице Адольфа – и ровно в том же месте обозначивались борозды на плюшевой морде игрушки. Кто кого передразнивал? Кто над кем посмеивался?

После того как родная мать признала в Адольфе еврея, праздник пошел на убыль, хотя баба Дуня и Маша этого не заметили. Илью наконец отпустили в лабораторию, остальные Тумановы отправились в Александро-Невскую лавру.

Катя служила бабушке проводником в походах по магазинам. Они останавливались то у галантерейного, то у обувного, покупая подарки родственникам. Авдотья Алексеевна не расставалась с длинным списком пожеланий и напротив каждого отоваренного заказа ставила галочку.

Старушку удивляло обилие продуктов. Катя прикинула, что если это называется обилием, то что же должно твориться в Ярославле?! И Авдотья пояснила столичной барышне, что мясо к ним завозят раз в год, а когда привозят, в очереди стоят по трое суток, ночами отмечаются. Взвесят тебе положенные по талонам килограммы, из которых половина – кости, и удовлетворения никакого. В основном люди питаются с огородов и рынка. Интересно, что рассказывала она об этом чрезвычайно бодро, так что не возникало никакого сомнения, что провинциалка пережила бы и худшие времена, а впрочем, уже и переживала.

В магазинах баба Дуня скупала все мясные консервы, включая конину тушеную из Семипалатинска по чрезвычайно смешной цене. Сливочное масло она присаливала и складывала в стеклянные банки, заливая их сверху холодной водой. Жирную развесную свинину они с Катей тушили и закатывали в трехлитровые баллоны.