– Спокойной ночи, дедушка! Спи спокойно!

Раввин погладил мальчика по голове.

– Ты спас меня, спасибо тебе и твоим родителям за такого сына! Чем же мне тебя отблагодарить? Нет у меня ничего, я беден! – Он задумался. – А ну-ка погоди…

Во дворе цвел розовый куст, и на нем выделялась огромная белоснежная роза. Раввин сорвал ее и протянул Трасаки.

– Возьми эту розу, мальчик мой, в память о поступке, который ты совершил сегодня. Он столь же прекрасен, как эта роза!

В Страстную пятницу звон колоколов сделался еще печальнее. Христос покоился среди церкви на плащанице; в распахнутую дверь непрерывно входили люди с молитвами. Несколько женщин, став на колени, не отрывали глаз от тела, убранного фиалками, розами и цветами лимонного дерева. По щекам у них струились слезы, а сердце сжимала боль. Критянки оплакивали Иисуса как опору Мегалокастро, как родного сына, убитого турками.

Пришел помолиться и Барбаяннис. Наклонился, поцеловал окровавленные ноги, взял пучок святых трав, чтобы обкуривать себя, ежели какая хвороба пристанет. Потом пробормотал, качая головой:

– Будьте прокляты, палачи турецкие!

Во дворе Барбаяннис увидел Димитроса Пицоколоса, Каямбиса, Вендузоса и Параскеваса, цирюльника. Все они внимательно слушали бледного, обессиленного постом и бессонницей Мурдзуфлоса, а тот едва слышно им рассказывал, как вчера паша прислал митрополиту зайца в подарок, чем несказанно его рассердил. «Как, – говорит, – могу я принимать такие подарки, когда у нас Великий пост!» И отправил посыльного обратно.

– Зря он подарок возвратил, – сказал Параскевас. – Паше это обида!

– А зачем посылал? – возразил Каямбис. – Или не знает, собака, что у нас Страстная неделя? Разве владыке не обида его подарок?

– Да, плохи дела! – вздохнул Димитрос. – Как бы до драки не дошло. Против паши идти – все равно, что бить яйцом о камень.

Вендузос открыл было рот, чтобы высказать свое суждение, но тут к ним подлетел Барбаяннис.

– Слыхали, братцы, печальную весть? – голосил он. – Капитана Манолиса убили!

Все вздрогнули.

– Какого Манолиса?

– Да Христа, Христа турки убили! – ответил Барбаяннис и разразился слезами.

Вендузос и Каямбис растерянно переглянулись. А ведь и правда, Христос тоже капитаном был, как Коракас, или Эляс, или Даскалояннис[49]. Он тоже боролся за свободу и носил сапоги, широкие шаровары и черный критский платок на голове.

В это мгновение собеседники увидели митрополита. Сгорбившись, словно неся на спине тяжелый крест, он медленно спускался по лестнице своей резиденции.

Все расступились перед ним. Бледное лицо застыло как маска, и только белоснежная борода развевалась на ветру.

– Что это с ним? – шепотом спросил Параскевас. – Ведь он всегда такой приветливый. А губы-то, губы… точно он яду напился!

– Где тебе понять? – отозвался Вендузос. – Ты же нездешний… На Голгофу идет, ясно?

Митрополит в траурном облачении медленно вступил в церковь. Душа его и впрямь ожесточилась за эти дни: обычно спокойные глаза горели ненавистью, которая с новой силой вспыхивала в нем каждый год и, видно, никогда не иссякнет. И как только сердце его до сих пор не разорвалось при виде Крита, вечно распятого, в вечном терновом венце!

Возглавляя Крестный ход, митрополит в который раз думал: доколе же это будет продолжаться? Доколе низами, эти сытые свиньи, будут с оружием следовать за плащаницей? Неужто никогда не настанет и для Крита Светлое воскресение?..

Певчие и хор мальчиков затянули надгробное песнопение; женщины плакали, мужчины молча несли зажженные свечи, а митрополит все думал, постукивая посохом по брусчатке: Христос – Бог, поэтому и воскресает, а Крит – всего лишь земля и люди…

Крестный ход остановился на площади. Митрополит поднял правую руку, осеняя благословением ворота крепости с четырех сторон света. Следующая остановка была у Трех арок, откуда открывался вид на сверкающее в лунном свете море.

В Мескинье прокаженные устроили свой Крестный ход. На ложе из лимонных и лавровых ветвей водрузили своего Христа, которого в давние времена нарисовал один монах, заболевший проказой. Пальцы, нос, губы у этого Христа были покрыты гнойными язвами. Тогдашний митрополит разгневался, призвал к себе богомаза.

– Да как ты посмел, хулитель, нарисовать Христа прокаженным?! Гореть тебе за это в геенне огненной!

– А разве не сказано в Писании, владыко, что Христос принимал на себя людские недуги? – прошепелявил монах, уже лишившийся губ.

Когда увидели прокаженные издалека процессию своих здоровых собратьев, то в знак приветствия подняли повыше зажженные факелы…

Капитан Михалис в Крестном ходе не участвовал и даже в церковь не заходил. Нет, он не был безбожником, а вот попов ненавидел, потому обычно дожидался, когда храм опустеет, и уж тогда ставил свою свечку. Но причаститься в страстной четверг все же не забывал: придет, покрестится, раскроет рот, чтобы принять тело Христово и кровь, отчего внутри разливается блаженное тепло. Но в этом году, впервые в жизни, вместо того чтоб идти с утра в церковь, вскочил на лошадь и помчался в поле. Доехал до хутора Нури-бея, но повернул вспять и направился к морю – напиться соленого воздуха. Пока сидит во мне этот бес, твердил он себе, никак нельзя причащаться.

Нет в году дня более длинного и тягостного, чем страстная суббота. Время словно останавливается, а то и вовсе движется назад. Ждешь, ждешь вечера, а он все никак не наступает. Изголодавшиеся православные едва сознание не теряли, проходя мимо пекарен, откуда неслись вкусные запахи. Хозяйки начищали до блеска весь дом и двор. Сердца и помыслы людей тоже как бы очищались в ожидании праздника. Вот скоро зайдет солнце, и голубая ночь набросит на землю свое покрывало, а завтра все огласится радостным «Христос воскрес!»

Жена Красойоргиса то и дело прикладывала к глазам ладонь и смотрела на солнце.

– Да что ж это такое! Стоит, проклятое, на месте! – бормотала она, чувствуя головокружение от запаха жарящейся в печи курицы и бурека[50], который только что принес ее сын Андрикос из булочной Тулупанаса.

Кира Пенелопа покрасила яички еще в четверг – на славу получились – и теперь орудовала в кухне, готовя на разговенье суп из овечьих потрохов. Кир Димитрос, вздрагивая от ее командирских окриков, бегал туда-сюда с подносами и противнями.

– Пошевеливайся, Димитрос! Нынче ночью воскреснет Христос, так что придется тебе потрудиться, голубчик! Ты меня понял? Зря, что ли, я припасла столько мяса и бурека!