– Рад вас видеть, дети мои! – сказал он, раскрывая объятия. – Вон какая у меня буйная поросль!

Толпа радостно зашумела, приветствуя старика. Двое внуков подвели деду его древнюю кобылу: один держал ее под уздцы, другой придерживал стремя. Сбоку подставили корыто, чтобы старику было ловчее влезать. Но Сифакас засмеялся и отстранил внуков.

– Вы что ж думаете, я развалина какая? А ну расступитесь! – Он оперся своими могучими ручищами о круп лошади и в мгновение ока очутился в седле.

– Ай да дед! – послышались со всех сторон восхищенные возгласы. – Дай Бог тебе тысячу лет прожить!

– Тысяча – это уж слишком! – отозвался Сифакас. – Хватит с меня и пятисот!

У него было одиннадцать сыновей и четыре дочери – здоровьем все в отца пошли. Только последний не удался: тощий, хилый, будто и не Сифакаса плоть.

– И что нам с ним делать? – все спрашивал он у жены, когда Сиезасыр подрос. – В пастухи не годится, воровать – тоже: трусоват. Про то, чтоб землю пахать, я и не говорю. И в море не пошлешь – качки не переносит. В кого он такой уродился?

– Ну и что? – возражала старуха, которая любила и жалела своего последыша. – Пускай на попа учится.

– И то верно. А еще лучше – на учителя. Поп-то в деревне есть, а вот учителя нет.

Так и отправили Сиезасыра в Мегалокастро учиться. Отослав сына с глаз долой, старый Сифакас вздохнул с облегчением. Остальными детьми он очень даже гордился, а за этого стыдно было перед людьми.

– Когда мои сыновья обедают, – говаривал он, – весь дом ходуном ходит. «Что случилось – уж не землетрясение ли?» – спрашивают люди. «Нет, это семья Сифакаса села обедать!»

Но пришел Харон, заглянул на большое подворье, и показалось ему, что больно много здесь добрых молодцев, – потребовал своей доли. Кто за свободу жизнь отдал – хоть не обидно, – а кого и болезнь скосила. Однако успели сыновья и дочери наплодить ему внуков да правнуков, дай им Бог счастья! Только он, старый Сифакас, оставляет после себя сотню, а эти в свой черед тысячу народят, чтобы пополнить критское войско. Пусть многих опять заберет к себе Харон, многих уничтожит турок, но закваску дедову все одно не избыть. Теперь можно и помирать спокойно: Харона он таки одолел…

– С Богом, дети! – воскликнул Сифакас, поднимая руку. – Поехали женить младшенького!

По обеим сторонам от деда ехали два старших сына, сами уже деды, но такие, что молодым до них далеко. Манусакас – богатый хозяин из Ай-Янниса и Фанурисо – владелец большого стада.

Этот Фануриос, огромный, устрашающего вида мужик, большую часть года проводил в Ласифьотских горах. Иногда от одиночества кровь ударяла ему в голову, хотелось к чему-то приложить нерастраченную силу, и он спускался в долину, отвязывал пасшегося в окрестностях Петрокефало матерого быка и вступал с ним в яростную схватку. Никого на свете не боялся этот великан, кроме своей жены Деспиньи, голубоглазой, маленькой и такой хрупкой, что, казалось, дунь – и упадет. Но дикарь Фануриос трепетал перед ней, становился тише воды, ниже травы, ни выпить лишнего, ни ругнуться себе не позволял.

Лишь глубокой ночью, когда жена засыпала, Фануриос высовывал ручищу из окна, хватал за шиворот случайного прохожего и затягивал к себе в комнату. Порой он затаскивал в окно и нескольких человек, но все в деревне знали, что шума поднимать нельзя, поэтому даже чокались неслышно, зажав рюмку в кулаке. Увидев, что гости уже пьяные в стельку, хозяин таким же манером выпроваживал их за окно, а сам шел в постель, к жене. Худо-бедно, нажили они семерых детей…

От кавалькады на дороге поднялся столб пыли, застивший солнце.

Старый Сифакас то и дело оглядывался – тешил свою отцовскую гордость: за Манусакасом и Фануриосом гарцевали крепкие молодцы – внуки, были среди них и женатые, потом правнуки, совсем еще зеленые, безусые, а за ними – толпа пеших женщин.

Старый Сифакас ехал молча: его сердце переполняли чувства, и было не до разговоров. В последнее время он стал замечать, что ему не хватает слов, чтобы излить душу, и он предпочитал беседовать не с людьми, а с Богом.

Странные мысли роились теперь в его голове: он начал впервые задумываться о смерти, о том дне, когда предстанет перед Всевышним. Иной раз бравый капитан думал об этом с содроганием, Бог виделся ему страшной черной горой, или водопадом, или чудовищным зверем. Вспоминалось, как во время одного восстания, темной ночью, он подкрадывался с кинжалом в зубах к Зловещей скале неподалеку от Мегалокастро. Он слышал приглушенные голоса турок и негромкое звяканье оружия. Его сотрясала дрожь, но он продолжал упорно двигаться вперед. Такой вот Зловещей скалой по мере приближения смерти ему представлялся Господь…

Вангельо вернулась из турецкой бани. Риньо причесала ее гребнем из слоновой кости, который подарил невесте кум Идоменеас, подрумянила щеки, чтобы скрыть желтизну, и припудрила нос, чтобы казался меньше. Кира Пенелопа и жена Красойоргиса, обе чуть-чуть навеселе и оттого в прекрасном настроении, украшали брачную постель, кропили ее благовонными эликсирами, посыпали лимонным цветом и тихо напевали венчальную песню. В кухне две лучшие хозяйки – кира Катерина и кира Хрисанфи – суетились у плиты, а старый Али-ага бегал по всему кварталу и собирал посуду.

Пришел Дьямандис, поздоровался сквозь зубы, под глазами у него набрякли мешки от бессонной ночи. Предсвадебная суета в доме явно его раздражала. На кой тут сдался этот подслеповатый червь, как будто без него им плохо жилось! Шатаясь, Дьямандис медленно поднялся по лестнице. Жена Красойоргиса решительно двинулась ему навстречу: сейчас она покажет этому пьянчуге, уж она-то знает, чем его поддеть.

– Добрый день, кир Дьямандис! – язвительно проговорила она. – Сколько там на твоих золотых?

– Не идут, остановились! – огрызнулся он, едва не лопнув от злости (вечно его все поддразнивают тем, что он никак не научится определять время по часам).

Он огляделся, увидел принаряженную сестрицу, прикусил губу. Готовят овцу на заклание!.. Сестра, почувствовав его взгляд, обернулась. Ее глаза были полны слез.

Вперед выступила кира Пенелопа.

– Видишь, кир Дьямандис, чем мы заняты? Мужчинам здесь не место!

Красавчик выдернул волосок из усов и бросил на кровать.

– Совет да любовь! – процедил он и затопал вниз по лестнице.

Когда спустились сумерки, на узкой улочке послышался топот копыт. Прибыл капитан Сифакас со своей свитой. Двери дома Вангельо широко распахнулись. Потным, пропыленным мужчинам ударил в ноздри аромат жареного мяса и сыра. Дед поднял тощую Вангельо на руки и трижды расцеловал. Затем на нее набросилась вся новая родня. Все ее целовали, обдавая запахом пота, козлятины, винного перегара. Колючие усы и бороды чуть не в кровь ободрали ей щеки, пришлось опять идти наверх пудриться.

Маленький дом не мог вместить всех приглашенных. Женщины поднялись к невесте или прошли на кухню выкладывать подарки. Многие мужчины так и остались во дворе.