– Тут любовью пахнет, меня не проведешь. Вон какие у тебя синие круги под глазами.

– Доб-ро по-жа-ловать, хо-зяева! – пригласил Вендузос, еле ворочая языком. – Эх, будь я Хароном, вот так бы и переправлял людей на тот свет: с цветком за ухом, с лирой в руках, а всю преисподнюю забил бы бутылками с вином, ракией да закусками, а не червями, как его милость, чтоб он пропал!

Он подал руку хромому Стефанису, а капитан Поликсингис помог спуститься в могилу окончательно растерявшемуся Идоменеасу. Бедняга корил себя за то, что пустился в эту авантюру. Сколько посланий русскому царю мог бы написать он за эти напрасно потраченные часы! Как знать, может, и растрогал бы наконец его сердце и добился ответа… А тут сиди, пируй в могиле!

– Шевелись, кир Идоменеас, шевелись! Смерть Харону!

Сели на помост, откупорили бутылки, разложили закуску. Вендузос ударил по струнам лиры, зазвенели колокольчики.

– Потише, Вендузос, ради Христа! – зашептал ему на ухо могильщик. – Ты ведь не в таверне! Вдруг кто придет могилку навестить…

Хромой капитан Стефанис времени даром не терял: наполнял рюмки, делил жареную курицу, произносил тосты за упокой. Всех умерших вспомнил: и отца, знаменитого контрабандиста, и мать, рыночную торговку, и товарищей – матросов, пошедших на дно морское вместе с «Парданой». Помянул и своего племянника, пекаря Фомаса, который на прошлую масленицу умер от простуды. Это болван Сиезасыр заставил его во время карнавала изображать Прометея: велел раздеться по пояс, залезть на арбу, раскинуть руки, а на грудь ему положил дохлого индюка, который как бы клевал ему печень… Вот Фомас и загнулся.

– За здоровье Фомаса, моего племяша! Земля ему пухом!

Все, кроме Идоменеаса, дружно чокнулись, и вино забулькало в глотках.

Кир Идоменеас окаменел от ужаса. Боже, куда я попал?! Точно Даниил во рву со львами! Сперва он чуть пригубил ракию, но мало-помалу в груди разлилось тепло, глаза заблестели, на щеках появился румянец.

– Твое здоровье, кир Идоменеас! – провозгласил Коливас. – Удачи тебе во всем! А ну-ка, открывай рот пошире, мы все поглядим, взаправду ли у тебя семь языков.

Вендузос, играя на лире, совсем разошелся и забыл про предостережение.

– Да тише ты, черт проклятый! – цыкнул на него Коливас. – Погубить меня задумал? Говорят же тебе, что это не таверна, а кладбище!

– Ну, братцы, давайте еще по одной! – предложил Стефанис, наполнив рюмки.

Теперь и кир Идоменеас пил до дна. Он вдруг почувствовал тягу к задушевной беседе и повернулся к капитану Поликсингису.

– Вот скажи, Йоргакис, веришь ты в бессмертие души?

Но Поликсингису было не до того: он закрыл глаза и весь погрузился в свои мысли, в полумраке на лице его играла блаженная улыбка.

– Оставь его, кир Идоменеас! – ухмыльнулся Коливас. – Он теперь на Седьмом небе!

– Я отвечу вместо него, учитель! – вмешался Вендузос. – Чтобы поверить в это, надо быть в приличном подпитии. Ты хорошо заправился?

– Еще бы!

– Тогда слушай! – Вендузос положил лиру на колени. – Видишь эту лиру? Присмотрись к ней. Вот это струны, дека, корпус… При помощи вот этих винтиков настраивают инструмент… а вот колокольчики…

– Ну и что?

– А то, что человек, если хочешь знать, точно так же устроен: ноги, руки, голова, кишки… Но ты послушай только… – Он принялся играть то лихие пляски, то торжественные марши, то протяжные, исполненные страсти амане. – Понял? Музыка – это душа человека!

Коливас и Стефанис переглянулись и подмигнули друг другу.

– Ну и что? – повторил Идоменеас. – Что ты хочешь этим сказать?

– И все тебе невдомек, кир Идоменеас, а говоришь, набрался! Выпей-ка еще одну, может, в уме и прояснится. – Он поднес Идоменеасу налитую рюмку. – А что будет, по-твоему, если я возьму да и разобью лиру в щепки? Куда музыка денется? Бывает музыка без лиры?

Он обвел победным взглядом Идоменеаса, застывшего с открытым ртом, Коливаса, давящегося хохотом, Стефаниса, сосредоточенно трудившегося над куриным крылышком.

– Бывает музыка без лиры? – переспросил он. – А душа без ног, без рук, без потрохов, без головы бывает?.. Да ладно, к чертям эти ученые разговоры!

– Нет, погоди, – перебил его Коливас. – Вот ты скажи мне, кто на человеке играет, как на лире? Кто перебирает струны внутри нас и извлекает музыку? Посмотрим, как ты на этот раз выпутаешься!.. А ты чего замолчал, кир Идоменеас? У тебя же семь языков! Пошевели хотя бы одним и скажи, кто играет на лире?

– Бог! – сдвинув брови, ответил Идоменеас.

– Ну вот, Вендузос номер два! – Могильщик зло плюнул вверх из могилы.

Долго спорили они о душе и о бессмертии, а капитан Поликсингис ни слова не слышал, только выпивать не забывал. Эх, Поликсингис, думал он, как же ты так долго не замечал, что для тебя, для одного тебя родилась на краю света, в диких степях эта красавица!.. Вот ты сидишь в своей могиле, пьешь, а на самом деле тебя здесь нет, на самом деле ты лежишь на мягком диване и чувствуешь в руках упругое тело, а она смеется, визжит и кусается в твоих объятиях!..

Солнце клонилось к закату, корзина опустела. Идоменеас хлопал в ладоши и пел фальцетом какие-то старинные частушки. Забыл он про царей, королей, президентов, про свои послания на плотных листах бумаги – про все на свете, – и казалось, жизнь свою прожил только для того, чтобы сейчас насладиться пением.

Вдруг откуда-то послышался отчаянный детский плач.

– Папа! Папа!

Коливас вскочил и выглянул из могилы.

– Это же моя дочь Леньо! Ну, что там стряслось? Чего ты кричишь?

– Папа, папа, мама умерла!

– Как – умерла?! Да говори толком!

– Умерла! Умерла! – захлебывалась девочка.

Коливас налил полную рюмку, выпил, промокнул усы. Потом вылез из могилы, взял лопату и, поплевав на ладони, принялся копать.

– Ладно, ступай домой, я сейчас приду!

Сегодня многочисленная родня капитана Михалиса собралась из четырех деревень – Петрокефало, Ай-Янниса, Крусонаса и Коккино-Пиргоса – в Мегалокастро, на венчание младшего отпрыска, Сиезасыра. В Петрокефало, откуда шел их род, еще жил столетний капитан Сифакас, глава славной династии, поэтому сперва из соседних деревень дети и внуки заехали за ним: кто на мулах, кто на лошадях под красными расшитыми попонами. Отдельно везли груз свадебных подарков: жареных ягнят и поросят, головки сыра и брынзы, бурдюки с вином и оливковым маслом, горшки с медом, мешки изюма, миндаля и связки сушеного инжира.

На пороге уже поджидал дед Сифакас, заслоняя своим грузным телом весь проход. Он принарядился, надел праздничные суконные штаны, черные сапоги, повязал черный платок на голову, в руки взял длинный сучковатый посох. Густая борода свешивалась до пояса, запавшие глаза блестели из-под кустистых бровей. Руки, выглядывающие из широких рукавов белоснежной рубахи, были сухие, узловатые, как ствол старой оливы. Он обвел взглядом своих потомков и удовлетворенно улыбнулся: всю улицу заполонили!