class="empty-line"/>

Башка набекрень у богемы,

Как будто от качки морской, –

Стоят, озираются: «Где мы?

А, вспомнили, мы в мастерской!»

Прозаик, довольно маститый,

Башкою тряхнул: «Ну, дела!»,

К столу подошёл, и поди ты,

Не стал выпивать из горла́, –

Стакан опрокинув привычно,

Сказал в пустоту, наобум:

«Вести себя надо прилично!

Мы всё же властители дум!»

Спросонья глаза мутноваты

У двух молодых поэтесс,

Они неплохие девчата,

У них в голове интерес,

Мол, надо ж такому случиться,

Советские наши менты,

Заместо, чтоб в строй становиться,

С искусством наводят мосты!

Чтоб время не тратить впустую,

Уже даже целый этюд

Наш Славик любимый рисует

Про их героический труд! –

Совсем не мазня на мольберте,

Там даже название есть,

Два слова всего: «Нету смерти!»

И белых берёз там не счесть!

Сказать свои мысли стихами

С устатку они не могли,

И ручками нам помахали,

И ближе к холсту подошли.

Стоят, вон, и блеют, как козы:

«Да тут и сомнений-то нет,

Что это не просто берёзы,

А ваш коллективный портрет!

Мы тоже во всём разберёмся

И к звёздам, что светят едва,

Сквозь стужу и сумрак прорвёмся,

Вот только проспимся сперва!»

И рокер, кумир молодёжи,

(Он тоже проснулся уже)

Пошёл из угла к нам, но всё же

Замешкался на вираже.

Он машет руками, и бренди

Течёт у него по губе:

«Эй, Славка, дружище! Ты в тренде!

Менты даже ходят к тебе!»

Редактор журнала, по рюмкам

Разлив из бутылки коньяк,

Печенье какое-то схрумкал

И выдал вердикт: «Всё не так!»

Не тренд он, а бренд! Это круче,

Уж ты мне поверь, старина!

Ему даже чёрная туча

И молния в лоб не страшна!

Ван Гог! Микеланджело! Гойя!

Малевич ты наш Казимир!»

«Шабаш, мужики! Тут другое! –

Витюха их всех вразумил, –

Я вижу, что вы в вашем споре

Один упустили момент,

А я вам скажу: зрите в корень!

Не тренд, и не бренд он, а мент!»

Да как это? — все обалдели,

Он скульптором был много лет,

Да, с виду гусар, а на деле

Свистка у него даже нет!

«А где его китель парадный?

А где амуниция вся? –

Взволнованный комик эстрадный

Сказал, бородою тряся, –

А как же фуражка, кокарда,

Штаны, наконец, галифе?

И где он в учёте по кадрам,

В какой обозначен графе?»

И Витька ответил: «Резонно!

Но надо понять, наконец,

Что он без петлиц и погонов

Гвардеец, орёл, удалец!

Подумаешь кителя нету,

Пошёл в ателье, и пошил!

Чтоб всё игнорировать это,

Достаточно Славка пожил.

Он тот, кто умеет нас слушать,

Он понял нас, как ни крути,

Он видит насквозь нашу душу,

Он может до сути дойти.

Да он и дошёл. На картине

Всё то, что должно на ней быть.

Мне хочется Славку отныне

Почётным ментом объявить!

Любого гони супостата!

Живым оставайся в бою!»

И Славка сказал нам: «Ребята,

Берите картину мою!»

Он, кстати, слегка засмущался:

«Спасибо, что ты меня, Вить,

Один тут из всех догадался

Почётным ментом объявить!»

Я тронул гитарные струны,

А Славка скрутил этот холст

И в кожаный тубус засунул.

Он, Славка-то, парень не прост:

«Я точно его потеряю,

В отличие, братцы, от вас.

Такому, как я, раздолбаю

Вообще оно лучше подчас, –

Сказал он, — подальше держаться

От статуй своих и картин,

А то и вообще, может статься,

Устроить для них карантин.

В каморке, в пустой комнатёнке

Стоять бы шедеврам моим,

Где лишь тишина да потёмки,

А лет через сто поглядим,

Кому это всё будет нужно,

Чего я успел наваять,

А вдруг мне народ скажет дружно:

«Пошёл-ка ты, …!»

Но эта картина, ребята,

Написана лично про вас.

Поверьте мне, парни, уж я-то

Услышал его, ваш рассказ».

Богема опять загалдела –

Не вся, но заметный процент:

«А что, и хорошее дело,

Что Славка теперь тоже мент!

Выходит, что он многогранен!

Не зря он в своей мастерской

Работает, как каторжанин,

В манере своей ментовско́й!

Да ты поищи таких нынче,

Да вряд ли найдёшь ты кого,

Вот был Леонардо да Винчи,

И то уже нету его!»

Однако пора собираться,

Нам в разные с Витькой концы.

С богемою надо прощаться.

Пока, дорогие творцы!

Про нашу родную сторонку,

Восполнив душевный пробел,

Прозаик задорно и звонко

Нам песню вдогонку пропел:

«Во поле берёза стояла,

Во поле кудрявая стояла.

Некому берёзу заломати,

Некому кудряву заломати.

Я пойду берёзу заломаю,

Я пойду кудряву заломаю».

«Чего с ним? — спросили мы Славку, –

Зачем ему всё это петь?»

«Затем, что он вышел в отставку,

Как старый заблудший медведь

Выходит порою из леса

И смотрит вокруг: «Ну и ну!

И надо ж мне было, балбесу,

В чужую прийти сторону!»

Он верным бойцом, забиякой

В Союзе писателей был,

Он Галича и Пастернака

И всех, кого скажут, громил.

Что делать? Работа такая.

И, словно в загривок гарпун,

Он всаживал жертве, толкая

Речуги с высоких трибун.

И яркой от выпивки краской

Горит его рожа, хоть плачь,

Как будто бы красную маску

Надел перед казнью палач.

Так было. Но мир изменился.

Конечно же, всем тяжело.

И в штопор Совок забурился.

Семь лет, слава Богу, прошло.

Вот он и привыкнуть не может,

Что некого больше громить,

И зубы сжимает до дрожи,

Семью-то ведь надо кормить.

В глухой пребывая печали,

Вот он иногда и поёт.

Семь лет, как ему уже дали

Везде от ворот поворот,

Мол, ну тебя на хрен, погромщик,

Такая уж, братец, судьба,

На пристани старый паромщик,

Тот самый, заждался тебя,

Кто всех нас в итоге увозит

Куда-то к чужим берегам.

В каком-то теперь в леспромхозе

Прозаик теперь главный зам.

Он счастлив за этой работой

Умом и душой понимать,

Что в мире осталось хоть что-то,

Что можно ещё заломать.

Он держит вопрос на контроле,

И нет, чтоб из лейки полить

Берёзу, стоящую в поле,

Он хочет её завалить!

Такой у него рефлекторный

К простой этой песне подход,

Как только поддаст выше нормы,

Так сразу её и поёт!»

Да, силища, видно, взрывная

Отложена в нём про запас, –

Стоит и мычит: «Заломаю!»,

И страшен сощуренный глаз!

Девчата жужжат, как стрекозы: