меня с другого конца гостиной и схватила холст, на котором рисовала.

Я положил на письменный стол свои блокноты.

— Эй, что это? Могу взглянуть?

И резко остановился, услышав ее слова.

— Нет. Это… нет. Это мое, — пояснила Лея.

Чертовка Лея знала мое любопытство. Я с восторгом смотрел на нее. На правой щеке красовалось пятно красной краски, и я мысленно порывался стереть его. Я сказал ей, что собираюсь готовить ужин, и пошел на кухню.

Уже неделя, как мы помирились.

Лея больше не поднимала тему поцелуя, но я по-прежнему о нем думал. Она стала такой красивой, такой полной жизни, стала собой. Или же я сходил с ума, потому что Лея с каждым днем надевала все более короткие футболки и платья. У меня кружилась голова и от этого, и от того, что я не привык сдерживаться и лишать себя чего-то. Я особо не парился в жизни и все время делал то, что хотел. Нажимать на тормоз было неприятно.

Необходимо, но неприятно.

Я расслабился, пока готовил ужин, но из головы не выходило ее сосредоточенное лицо. Мне хотелось знать, что она решила изобразить. Я завидовал, что Лея могла показать миру так много, а я — так мало. Что у нее хлестали через край эмоции, а я с трудом находил их и мог сохранить.

— Что готовишь? — спросила она.

— Жареный тофу с томатным соусом.

— Да уж, могло быть и хуже, — пошутила она.

Я достал тарелки, положил на них еду, и мы вышли на террасу. Лея заметила: «Очень вкусно», и больше мы не разговаривали. Затем я заварил чай, включил музыку и с книгой в руке завалился в гамак.

Спустя некоторое время Лея нарушила тишину.

— Что читаешь? — спросила она.

— Эссе. О смерти.

Я подавил желание встать, опуститься на колени рядом с ней и обнять ее. Наверное, я бы так и сделал в течение первых двух или трех месяцев, но сейчас мысль дотронуться казалась такой далекой, почти невозможной.

— И зачем это тебе?

— А почему нет? — возразил я.

— Никто не хочет говорить о смерти…

— А по-моему, зря. — Я месяцами обдумывал свою фразу…

— Не знаю.

Я отложил книгу.

— Я читаю про смерть в других культурах. И я задаюсь вопросом: мы научились противостоять плохим событиям или это инстинкт? Понимаешь, что я имею в виду? — Лея покачала головой. — Я говорю о разных способах, которыми человек пытается пережить и прочувствовать одно и то же событие. Например, некоторые австралийские племена аборигенов кладут трупы на платформы, покрывают их листьями и ветками и оставляют. В важные праздники они намазываются жидкостью с разлагающихся тел или красят кости в красный цвет и делают из них украшение, чтобы всегда помнить о своих любимых. На Мадагаскаре местные аборигены каждые семь дней вытаскивают тела из могил, заворачивают их в саван и танцуют с ними. Затем какое-то время разговаривают с ними и трогают их, а потом опять хоронят на следующие семь дней.

— Черт, Аксель, это мерзко. — Лея сморщила нос.

— Вот именно здесь у меня возникает сомнение. Почему то, что нам кажется жутким, кого-то успокаивает и заставляет чувствовать себя хорошо? Не знаю, представь, что было бы, если бы с детства нам говорили, что потеря — это не грустно, что это просто прощание, что-то естественное.

— Смерть — это естественно, — подтвердила она.

— Но мы не смотрим на нее так. Мы ее не принимаем.

У Леи тряслась нижняя губа.

— Потому что больно. И страшно.

— Знаю, но еще хуже делать вид, что смерти не существует. Учитывая, что мы все через это пройдем, не думаешь? — Я встал, наклонился над ней и взял ее за подбородок. — Ты понимаешь, что я когда-нибудь умру?

— Не говори так, Аксель…

— Что? Такие банальности?

— Даже не могу думать об этом…

Я собирался углубиться в тему, но увидел ее выражение лица. Меня тронул ее испуганный взгляд, и я не удержался: наклонился к ней, поцеловал в лоб и быстро отошел. До ночи я читал в гамаке, пока Лея не ушла спать. И я думал, думал обо всем…

Было так любопытно и нелогично, что столько лет нам преподают математику, литературу или биологию, а не как справляться с чем-то неизбежным вроде смерти…

62 Лея

Я приняла решение: пройти этот путь.

Вернуться. Прочувствовать. Найти себя и собрать по кусочкам.

Пятничным вечером я открыла кухонный шкаф и, порывшись в пакетах, нашла леденец в форме сердца. Они много лет были моей страстью. Отец всегда мне их покупал. Я сняла упаковку и рассмотрела конфету, обратила внимание на яркий цвет, затем положила леденец в рот, наслаждаясь вкусом клубники. И закрыла глаза. А затем увидела его, папу, всегда такого улыбающегося и в хорошем настроении.

С воспоминаниями всегда так. Это искры, которые рождаются, когда меньше всего ждешь. Пш-ш-ш. Это шершавое прикосновение к твоей щеке, так похожее на свитер из плотной шерсти с рождественским рисунком, который связала бабушка. Пш-ш-ш. Слово, которым папа обращался к тебе и только к тебе, таким образом выделяя тебя из толпы, вот это «Милая, поцелуй меня на ночь». Пш-ш-ш. Солнце. Свет. Особенный свет. Полуденный, когда лучи ленились и едва грели, но освещали по воскресеньям крыльцо дома после обеда. Пш-ш-ш. Легкий запах роз, почти неразличимый, ощущение, когда медленно вдыхаешь запах чистой одежды. Пш-ш-ш. Знакомый хрипловатый звук смеха. Пш-ш-ш. Вся жизнь пролетает перед глазами за секунду, картинки, текстуры, запахи и вкусы.

63 Лея

В ожидании Оливера я собрала чемодан накануне, в субботу вечером. Надела персиковое платье и сандалии на плоской подошве с коричневыми застежками, взяла сумку того же цвета и вышла. Аксель сидел в гостиной, в джинсах и немного забавной рубашке: на ком угодно она сидела бы жутко, но ему позволяла отличаться от всех остальных.

Он изучающе посмотрел на меня, и я задрожала.

— Вижу, ты готова. Пойдем.

Аксель предложил хоть раз пойти куда-нибудь поужинать и прогуляться. Я