древесины лучших сортов, какие только поставлялись в этот штат. Здание покоилось на прочном кирпичном фундаменте. В одном из уголков симпатичной галереи сидел Леандр и курил свою послеобеденную сигару, болтая с соседями. Дом предназначался для того, чтобы стать его временным пристанищем, здесь жили его сестры и дочь.

Смех молодежи доносился из-под деревьев неподалеку и из самого дома, где La petite играла на рояле. С рвением молодого музыканта она извлекала из клавиш мелодии, казавшиеся чудесными уху восхищенной мам’зель Полин.

Восстановление дома Вальме коснулось мам’зель Полин. Ее щеки теперь были такими же круглыми и почти такими же румяными, как у La petite. Прожитые годы становились все меньше заметны на ее лице.

Мэ’эм Пелажи беседовала с братом и его друзьями.

Потом она повернулась и ушла, останавливаясь, только чтобы послушать, как играет La Petite, но на секунду, не больше. Она обошла веранду и очутилась одна. Она стояла очень прямо и держалась за перила, спокойно глядя на расстилавшиеся вдали поля. Она была в черном, только белый платок повязан на груди. Густые блестящие волосы серебристой диадемой поднимались ото лба. В глубине темных глаз тлел огонь костров, которые уже никогда не воспламенятся. Она сильно постарела. Казалось, не месяцы, а годы прошли с той ночи, когда она распрощалась со своими мечтами.

Бедная мэ’эм Пелажи! Могло ли быть по-другому? В то время как вызов наступающей радостной юности заставил ее повернуть стопы к свету, душа ее осталась жить под сенью развалин.

Ребенок Дезире

День выдался хороший, и мадам Вальмонд отправилась в Л’Абри повидать Дезире и ее ребенка.

При мысли о Дезире с малышом она рассмеялась. Кажется, совсем недавно Дезире сама была не намного старше, когда мсье, проезжая верхом в ворота особняка Вальмонд, нашел ее спящей в тени высокой каменной колонны.

Малышка проснулась у него на руках и закричала: «Папа». Это было все, что она могла тогда сделать или сказать. Некоторые предполагали, что она могла просто заблудиться, поскольку уже умела ходить. Однако большинство склонялись к тому, что ее намеренно бросила здесь группа техасцев, чей крытый фургон ближе к вечеру переправился на другой берег на пароме, который держал Котон Маис чуть ниже плантации. Со временем мадам Вальмонд утвердилась во мнение: Дезире была ей послана милостью Провидения, чтобы она могла любить девочку, поскольку у нее не было ребенка от плоти своей. Девочка росла красивой и ласковой, любящей и искренней, она стала любимицей Вальмондов.

Поэтому неудивительно, что однажды, когда она стояла, прислонившись к той самой каменной колонне, где ее когда-то нашли спящей, восемнадцать лет спустя проезжавший мимо Арман Обиньи увидел ее и сразу же влюбился. Все Обиньи были такими: влюблялись, как от выстрела из пистолета. Удивительно было только, что он не влюбился в нее раньше, поскольку знал ее еще с тех пор, когда отец привез его, восьмилетнего мальчика, домой из Парижа, после того как его мать умерла. Страсть, проснувшаяся в нем с того дня, когда он увидел Дезире возле ворот, настигла его, как лавина, или как степной пожар, или как что-то, что заставляет бросаться очертя голову вперед и сметать все препятствия на своем пути.

Мсье Вальмонд старался рассуждать здраво и считал, что следует все хорошо обдумать. А именно – неясное происхождение девушки. Арман смотрел Дезире в глаза: ему было все равно. Ему напомнили, что у нее нет фамилии. Ну и что, он даст ей одну из самых старых и достойных фамилий в Луизиане. Он заказал в Париже свадебный подарок и, как мог, запасся терпением. Когда подарок прибыл, они поженились.

Мадам Вальмонд месяц не видела Дезире и ребенка. Когда она добралась до Л’Абри, она содрогнулась, как всегда, при виде этого дома. Это было печальное место, где много лет не чувствовалось благоприятного влияния хозяйки. Старый мсье Обиньи женился и похоронил свою жену в Париже, а она была слишком привязана к родной земле, чтобы уехать. Крыша покосилась и почернела, будто покрытая сажей, она выступала далеко за край галереи, опоясывающей покрытый желтой штукатуркой дом. Близко к дому росли высокие величественные дубы, и их раскидистые ветви с плотными листьями затеняли его, как надгробным покрывалом. Порядок, заведенный молодым Обиньи, был к тому же строгим, и под его управлением негры забыли, что такое радость и веселье, как это было во времена добродушного, снисходительного старого хозяина.

Молодая мать медленно оправлялась от родов, и теперь она лежала, вытянувшись во весь рост, на кушетке среди белого муслина и кружев. Младенец лежал рядом у нее на руке, у груди, и спал. Цветная няня сидела рядом у окна, обмахиваясь веером.

Мадам Вальмонд склонилась дородным телом над Дезире и поцеловала ее, нежно обняв. Затем она повернулась к младенцу.

– Но это не тот ребенок! – воскликнула она пораженным тоном. В те дни Вальмонды говорили на французском.

– Я знала, что ты удивишься, – засмеялась Дезире. – Он так вырос. Маленький cochon de lait![53] Посмотри на его ножки, мама, и ручки и ноготки… настоящие ноготки. Сандрин подстригла их сегодня утром. Правда, Сандрин?

Женщина в тюрбане величественно наклонила голову:

– Mais si, Madame[54].

– А как он кричит, – продолжала Дезире, – просто оглушающе. Арман позавчера услышал его крики уже около хижины Ла Бланш.

Мадам Вальмонд не отводила глаз от ребенка. Она подняла его и поднесла к окну, где было больше света. Она пристально изучала младенца, затем испытующе взглянула на Сандрин, лицо которой было обращено к полям.

– Да, ребенок подрос, он изменился, – медленно произнесла мадам Вальмонд, возвращая его на место рядом с матерью. – А что говорит Арман?

Лицо Дезире запылало счастливым румянцем.

– О, Арман – самый гордый отец в приходе, главным образом потому, я думаю, что это мальчик и он будет носить его имя, хотя он и говорит, что точно так же любил бы девочку. Но я знаю, что это неправда. Он говорит это, чтобы доставить мне удовольствие. И, мама, – добавила она, потянув мадам Вальмонд к себе, – он не наказал ни одного из них – ни одного! – с тех пор как малыш появился на свет. Даже Негрийона, который притворялся, что обжег себе ногу, чтобы отлынивать от работы. Он только засмеялся и сказал, что Негрийон – большой плут. Ох, мама, я так счастлива, что мне страшно.

Так оно и было: супружество и последующее рождение ребенка значительно смягчили властный, требовательный характер Армана. Именно это делало мягкую, нежную Дезире такой счастливой, поскольку она отчаянно любила мужа.