Когда он хмурился, она трепетала, но любила его. Когда он улыбался, она не могла требовать большей милости от Бога. И с того дня, когда Арман влюбился в нее, на его темном, красивом лице редко появлялась хмурая гримаса.

Малышу исполнилось три месяца, и однажды Дезире проснулась с ощущением, что в воздухе витает угроза ее счастью и покою. Поначалу все это было трудноуловимо: какие-то тревожные намеки, черные ходили с таинственным видом, потом последовали визиты отдаленных соседей, которые едва ли могли предложить достойный предлог для своего прихода. А дальше произошла странная, ужасная перемена в поведении ее мужа, которую она не посмела просить объяснить. Когда он говорил с ней, то отводил глаза, из которых выветрился прежний свет любви. Он отсутствовал дома, а когда появлялся, то избегал присутствия ее и ребенка без каких-либо объяснений. И кажется, сам сатана внезапно вселился в него, когда он имел дело с рабами. Дезире была так несчастна, что ей хотелось умереть.

Она сидела в своей комнате в пеньюаре, безучастно теребя пальцами локоны длинных темных волос, рассыпавшихся по ее плечам. Стоял жаркий день. Полуголый малыш спал на ее огромной кровати красного дерева, похожей на роскошный трон под атласным балдахином. Один из мальчиков-квартеронов Ла Бланш, тоже полуголый, медленно обмахивал ребенка веером из павлиньих перьев. Взгляд Дезире, отсутствующий и печальный, был устремлен на младенца, в то время как сама она продолжала свои попытки проникнуть под пелену тумана, грозно сгущавшегося вокруг нее. Она переводила глаза с ребенка на мальчика, стоявшего около него, потом снова и снова на ребенка. «А!» – этот крик вырвался у нее против воли. Она даже не отдавала себе отчета, что издала его. Кровь заледенела у нее в жилах, лицо покрыла липкая влага.

Дезире попыталась заговорить с маленьким квартероном, но ни звука не исторглось поначалу из ее груди. Когда наконец мальчик услышал свое имя, он поднял глаза и увидел, что его госпожа указывает на дверь. Он положил большой мягкий веер и послушно покинул комнату, ступая на цыпочках по гладкому полу.

Она не шевелилась и не сводила глаз с ребенка. На лице ее застыл ужас.

Мгновение спустя в комнату вошел ее муж и, не замечая ее присутствия, подошел к столу и начал рыться в набросанных там бумагах.

– Арман, – позвала Дезире голосом, который должен был бы пригвоздить его к месту, если бы он был человеком. Но он не обращал на нее внимания. – Арман, – снова позвала она.

Она встала и пошла к мужу.

– Арман, – задыхаясь, снова обратилась Дезире к нему, сжимая его плечо. – Посмотри на наше дитя. Что это значит? Скажи мне.

Арман холодно, но мягко отвел ее пальцы от своего плеча и отбросил ее руку.

– Скажи мне, что это значит! – крикнула Дезире в отчаянии.

– Это значит, – ответил муж небрежно, – что ребенок не белый, а значит, и ты не белая.

Мгновенное осознание того, что эти слова означали для нее, придало Дезире несвойственное мужество отрицать обвинение.

– Это ложь, это неправда, я белая! Посмотри на мои волосы, они не черные. У меня серые глаза. Арман, ты знаешь, что они серые. И у меня белая кожа. – Дезире схватила мужа запястье. – Посмотри на мою руку, она белее, чем у тебя, Арман. – Она истерически смеялась.

– Такая же белая, как у Ла Бланш, – отрезал Арман и вышел, оставив жену одну с младенцем.

Когда Дезире смогла удерживать ручку в пальцах, она написала мадам Вальмонд письмо, полное глубокого отчаяния:

«Моя дорогая матушка, говорят, что я не белая. Арман сказал мне, что я не белая. Ради бога, скажи, что это неправда. Ты ведь должна знать, что это неправда. Я умру. Я должна умереть. Я не могу быть такой несчастной и продолжать жить».

Ответ, который она получила, был кратким:

«Моя родная Дезире, возвращайся домой в Вальмонд, к любящей тебя матери. Приезжай вместе с ребенком».

Когда письмо пришло, Дезире отправилась с ним в кабинет мужа и положила его перед ним на стол. Она была похожа на каменное изваяние – молчаливая, бледная, неподвижная.

Не говоря ни слова, Арман пробежал холодными глазами по строчкам.

Последовало молчание.

– Мне ехать, Арман? – В голосе Дезире прозвучали ноты, резкие от мучительного ожидания.

– Да, езжай.

– Ты хочешь, чтобы я уехала?

– Да, я хочу, чтобы ты уехала.

Арман думал, что Всемогущий Господь поступил с ним жестоко и несправедливо, и каким-то образом считал, что он платит Ему той же монетой, пронзая этими словами душу своей жены. Более того, он больше не любил ее, потому что она, пусть и не желая этого, нанесла оскорбление его дому и его имени.

Как оглушенная, Дезире повернулась и медленно пошла к двери, надеясь, что муж позовет ее.

– Прощай, Арман, – со стоном проговорила она.

Он не ответил. Это был его последний удар по судьбе.

Дезире отправилась за ребенком. Сандрин ходила взад-вперед, держа его на руках, по темной галерее. Дезире, ничего не объясняя, взяла малыша из рук няни и, спустившись по ступенькам, пошла прочь, под тень дубовых ветвей.

Стоял октябрь; солнце только начало садиться. На полях негры убирали хлопок. Дезире шла все в том же тонком белом одеянии, на ногах у нее по-прежнему были надеты домашние туфли. Голова ее осталась не покрыта, и солнечные лучи придавали золотистый блеск ее волосам. Она не пошла по широкой ровной дороге к удаленной плантации Вальмондов, а двинулась напрямую через брошенное поле, где сухие стебли ранили ее нежные, едва обутые ноги и изорвали в клочья ее платье.

Дезире исчезла среди тростника и ивовой поросли, что так густо росла по берегам глубокого, неторопливого ручья, и больше не вернулась.

Несколько недель спустя в Л’Абри можно было наблюдать любопытную сцену. Посреди чисто выметенного двора горел большой костер. Арман Обиньи сидел в большой прихожей, откуда он мог хорошо все видеть, и передавал нескольким неграм вещи, которые надлежало бросить в огонь.

Наверху этого погребального костра, уже поглотившего бесценное приданое младенца, лежала плетеная колыбелька со всеми своими изящными дополнениями. Далее последовали шелковые платья, к ним добавились бархатные и атласные. Там были кружева и вышивка, шляпки и перчатки – тот свадебный подарок был богатым.

Последним, что оставалось отправить в костер, была связка писем – невинных маленьких записочек, написанных Дезире в дни их супружества. В глубине ящика, откуда Арман вынул их, оставался обрывок какого-то письма. Но почерк не принадлежал Дезире. Это было письмо, когда-то написанное его матерью отцу. Он начал читать. Она благодарила Бога за любовь к ней