Инга прерывисто вздохнула.

– Ты допила? Пойдем отсюда, надоело.

У нее был почти полный бокал, который Илья сам ей только что налил, но Инга ничего не сказала. Илья расплатился у барной стойки, и они вышли на улицу. Снаружи лил дождь, но в темноте его не было видно – только слышно, как капли барабанят по навесу над входом и как проезжающие машины рассекают колесами лужи.

– Ладно, – сказал Илья и раскрыл зонт. – Завтра обсудим, что нужно будет сделать к пресс-туру.

– Не поцелуешь меня?

В Инге, струсившей под конец разговора от тона Ильи, теперь проснулась злость: ей захотелось спровоцировать ссору. Невинная просьба поцеловаться на прощание была простым способом ее начать.

– Ну мы сто раз обсуждали. Зачем палиться.

– Но здесь же темно! И люди почти не ходят, – настаивала Инга.

Илья снова вздохнул. Выставив в сторону улицы зонт, словно щит, он наклонился и коротко поцеловал Ингу в губы.

– Ладно, пока, – сказал он отрывисто и как будто обиженно и, вскинув зонт над головой, шагнул в темноту.

У Инги зонта не было, но она не стала говорить об этом Илье, решив проверить, предложит ли он его сам. Не предложил; впрочем, это было неудивительно. Илья избирательно замечал бытовые неудобства: в основном когда они касались его и очень редко – когда хотел произвести впечатление.

Несмотря на то, что Инга любила дождь, идти под ним в одном легком пальто в начале апреля было не слишком приятно. Она подняла воротник повыше и быстро зашагала по тротуару. Почти сразу же она наступила в лужу, но поняла это только по хлюпанью под ногами – в темноте ничего не было видно. Недовольно цокнув, Инга сделала широкий шаг и угодила в воду еще и второй ногой. Выругавшись, она перестала выбирать направление и зашлепала вперед, не тратя время на обход. Капли стучали ей по макушке и по плечам.

Дома Инга первым делом забралась в горячий душ, а потом рухнула на кровать, попутно спихнув предметы, которые на ней лежали, – наручники, повязку на глаза и стек. По-хорошему все это надо было сложить в коробку, которая хранилась под кроватью, но Инга всегда делала это в несколько этапов: сначала она просто убирала вещи из поля зрения и только потом, через некоторое время, брала их в руки и прятала. В первые мгновения, когда Илья уходил, Ингу всегда охватывал жгучий стыд при виде разбросанных игрушек, и ей нужно было время, чтобы этот стыд улегся.

Взяв с пола ноутбук, Инга принялась вяло листать фейсбук. Она надолго залипла над рекламным видео с приготовлением какого-то десерта: ее зачаровало то, с какой обманчивой быстротой и легкостью он готовится на ускоренной съемке и одновременно – сколько калорий в нем получается. Порхающие перед камерой руки, казавшиеся самостоятельными живыми существами, смешивали в миске муку, масло, сливки, шоколад, орехи, раскрошенное печенье, поливали результат карамелью и посыпали сахарной пудрой. Инга получала почти наслаждение от того, что кто-то мог решиться такое приготовить – пример истинной отваги! – и облегчение, что никто не заставляет ее это есть.

Дальше шло два объявления про сдачу квартиры, которые Инга всегда внимательно смотрела. Она не искала замену своей, но ей нравилось каждый раз убеждаться, что она живет в самой лучшей из тех, что можно было снять прямо сейчас. Ниже в ленте шла история, написанная с желчным юмором, автор которой умудрился за день потерять зонт и рюкзак, а в конце сломать ногу, потом – реклама маникюра: Инга опять залипла, глядя, как на чьи-то длиннющие хищные ногти с ювелирной точностью наносят витиеватые узоры. Следующим Инге попался пост ее новой любимицы – журналистки, которая восхитительно получалась на фотографиях. Инга, однако, любила ее за посты – все они были до того манерными и пошлыми, что, читая их, она испытывала одновременно восторг и отвращение, примерно как с тем десертом. Журналистка никогда не заканчивала фразы – Инге чудилось, что она это делает с тем же чувством, с которым дамы девятнадцатого века роняли на балу веер и смотрели, сколько кавалеров бросится его подбирать. Она, например, писала: «Я все еще считаю видео со мной сомнительной идеей, но». Или: «Прочитайте срочно, если вы до сих пор не». Или: «А он посмотрел на меня этим своим загадочным». Она с очаровательной непосредственностью пыталась замаскировать бурлящую, рвущуюся из нее самовлюбленность иронией – в свои двадцать девять писала, что недавно у нее прихватило поясницу, «как и у всех пожилых женщин», или что комнатные растения у нее умирают «еще быстрее, чем мужчины». На этот раз Инга прочитала пост, в котором журналистка поздравляла свою подругу с днем рождения – но это на первый взгляд, потому что на самом деле пост опять был о ней: о том, как тонко и глубоко она умеет любить друзей, как они вместе с подругой ходили на концерт и как на нем журналистка поняла, что только этого и хочет от жизни – веселиться в хорошей компании. Дочитав до конца, Инга свернула один браузер и открыла на своем компьютере другой.

Это было ее главное развлечение в последнее время. Довольно странное, Инга и сама это понимала, поэтому никому не говорила, даже Максиму. После ссоры с Мирошиной на работе – точнее, не ссоры, а очередного многозначительного замечания о внезапном Ингином взлете – в Инге зажглось желание ее проучить. Однако конфликт обострять не хотелось. Инга вообще избегала конфликтов и именно поэтому так болезненно переносила колкости в свой адрес: отвечать она не любила, чтобы не услышать в ответ что-нибудь еще более обидное, но и молчать при этом было унизительно. Тем не менее Ингино возмущение требовало выхода, и она нашла его, язвительно изложив всю ситуацию в заметках на телефоне. Мирошину она описывала в беспощадных подробностях: новую прическу, с которой та походила на пуделя, манеру одеваться в обтягивающие наряды, ее попытки выслужиться и неизменный крах, который все они терпели. Ингины пальцы так и летали над клавиатурой, и каждая капля яда, который из них сочился, расцветала на экране буквой. Собственный текст Инге очень понравился, но опубликовать его, например, в том же фейсбуке было нельзя: уж слишком он был пропитан злобой, и к тому же любому мирошинскому знакомому стало бы ясно, о ком идет речь. Однако стереть его или оставить валяться в телефоне Инга тоже не хотела – в таком случае обида на Мирошину так и будет отравлять ей душу.

И тогда Инга решила завести себе на фейсбуке отдельную страницу. Другое имя, другая фотография, другое место работы и учебы – полностью выдуманная личность. Ее темная сторона – так с пафосом сказала себе Инга. Она тут же создала новый аккаунт и опубликовала там пост – все это замирая от сладкого страха быть пойманной.

Ее, конечно, никто не поймал. Пост вообще никто не увидел. Проходив пару дней со своим новым секретом и даже написав еще один пост, на этот раз про тетку, нахамившую ей в метро, Инга почувствовала, что нуждается в публике. Писать в пустоту было не так интересно. Ощущение опасности сгладилось, значит, ставки надо было повышать. Инга разослала запросы на добавление в друзья половине своей настоящей ленты (разумеется, избегая коллег). Многие машинально добавили, и поэтому следующий Ингин пост – про Аркашу, которого она считала маменькиным сынком и потому самую капельку презирала, – собрал три лайка.