С этого дня Инга стала писать постоянно. Она писала про коллег, про случайные встречи в баре, про мать. Она писала про своих бывших мужчин, про знакомых, с которыми изредка виделась, про Илью. Она приукрашивала истории. Она выдумывала истории. Инга сама не понимала, откуда это берется, но в ней будто запустили насос, который неутомимо качал из ее души все новые и новые порции желчи и злости.

Вообще-то Инга считала себя хорошим человеком. Максим спросил у нее об этом однажды, и она, подумав, с уверенностью сказала, что это так. В самом деле, ничего плохого она не делала, никаких врагов у нее не было, а последний раз она испытывала нечто похожее на ненависть в десятом классе, когда учительница по русскому поставила ей тройку за сочинение. Тем страннее было то, что, оказывается, в ней дремало столько нелюбви к окружавшим ее людям. С тех пор как Инга начала вести свой секретный фейсбук, эта нелюбовь не просто стала явной, она словно порождала саму себя – чем больше Инга писала, тем больше поводов у нее находилось. Ее раздражали люди на офисной кухне, люди в лифте, люди в общественном транспорте. Ее раздражали разговоры в опенспейсе, которые мешали сосредоточиться, ежепятничные сообщения офис-менеджера в их рабочем чате о том, что нужно забрать еду из холодильника перед выходными, владельцы собак, плачущий за стеной соседский ребенок, мотоциклисты, громко хохочущие подростки в очереди перед ней. Поначалу Ингу даже напугали эти скрытые в ней недра, но постепенно она привыкла думать, что в некотором смысле оказывает окружающим услугу – ведь, высвобождая свое недовольство тайно, она ничего не высказывала явно.

Со временем Ингино раздражение настолько разрослось, а грань, за которой находилось недозволенное, так истончилась, что Инга сделала следующий шаг: она стала оставлять комментарии. Видя в фейсбуке дурацкий пост, она тут же писала автору все, что думает. Дурацких постов было множество. Оказывается, если присмотреться, почти каждый пост можно было назвать дурацким.

Вот и сейчас, зайдя на свою секретную страницу (Инга специально завела отдельный браузер, в котором всегда была залогинена под ней: так она точно знала, что не перепутает аккаунты), Инга отправилась в фейсбук красивой журналистки и с чувством мстительного торжества написала ей в комментариях: «Браво! Вроде бы пост с поздравлениями подруге – а на самом деле, как всегда, про себя любимую. Настоящий талант, снимаю шляпу». В последнее время Инга заметила за собой еще одну вещь: у нее даже язык менялся, когда она писала с секретного аккаунта. В обычной жизни они никогда не употребляла выражений вроде «браво» или «снимаю шляпу», но тут из нее так и лезли пошлые обороты. Инге нравилось думать, что так она перевоплощается в кого-то другого – более злого человека, более грубого и простого. Этому другому было позволено то, чего сама Инга никогда не делала.

Инга часто фантазировала о том, что будет, если ее раскроют. В этом риске заключалась часть притягательности – так же, как когда она заходила к Илье в кабинет якобы по рабочему вопросу и, зная, что ее никто не слышит, зато все видят сквозь стекло, с очаровательной улыбкой говорила ему пошлости. Илья потом ругал ее за это. Инга быстро поняла, что его собственная рисковость простиралась немногим дальше сообщений про диван или секса на лестнице, по которой никто не ходит. Если Инга больше всего удовольствия получала именно от наличия зрителей, Илья буквально каменел при мысли, что кто-то может их увидеть.

Поначалу Инга, конечно, тоже переживала, но чем регулярнее становились их с Ильей встречи, тем больше она смелела. Между тем, чтобы постыдно, спьяну переспать с боссом один раз, и тем, чтобы иметь с ним постоянные отношения, была существенная разница. Стабильность их отношений прибавляла ей уверенности. Ей хотелось ими хвастаться. Это значило вместе бывать где-то, знакомить и знакомиться с друзьями, целоваться на улице. Инга отдавала себе отчет, что на работе им нужно все хранить в секрете, – Илья то и дело запугивал ее рассказами о том, как их обоих уволят, если узнают. Однако в остальном ей хотелось жить обычной жизнью: вместе ходить в кино и в рестораны, познакомить наконец-то Илью с Максимом, поехать вдвоем в отпуск.

Илья был против этого, поэтому чаще всего они встречались у него или у нее дома, а если и ходили куда-то, то только в соседние заведения. При этом даже там Илья старался держать дистанцию, чтобы, если их случайно увидит залетный знакомый, он бы не заподозрил лишнего. О том, чтобы пройтись с Ильей по улице, держась за руки, не могло быть и речи. Даже знакомиться с Максимом он не хотел и Ингу тоже ни с кем из своих друзей не знакомил. Это было особенно странно, ведь к работе не имело никакого отношения, но Илья говорил, что им лучше вообще не светиться. Надежнее. В такие моменты Инга думала, что, может, у него просто нет друзей.

Все это ее расстраивало. Она злилась на Илью за то, что он будто бы лишает ее радости окружающего мира, но настоящая причина была в том, что сам по себе Илья не мог эту радость ей заменить. Инге было мало того, что он просто у нее есть: она желала общественного одобрения, чтобы подпитываться им. Нужна была красивая обертка: свидания, совместный быт, общие планы, – потому что без этой обертки ей оставалась пустышка. Ингу по-прежнему притягивала запретность их отношений, но за несколько месяцев острота ощущений поистерлась, поэтому в последнее время она все чаще развлекалась тем, что дразнила Илью, повышая риски: гладила его по ноге под столом во время совещаний, требовала целовать ее в публичных местах, а однажды даже вынудила его заняться с ней сексом на том самом диване в его кабинете. Дело было поздно вечером, когда офис уже опустел, но в любой момент могла зайти уборщица или кто-то из коллег мог вернуться за забытой вещью. Илья едва не дрожал от страха, и это был один из немногих случаев, когда Инга получала удовольствие от того, что приказывает ему. Она испытывала злорадство при виде его унижения.

Ее отношение к самому Илье за несколько месяцев тоже изменилось. Можно было сказать, что оно наконец устаканилось. О том, чтобы расстаться с ним, она всерьез больше не думала, но в этом решении был холодный расчет. Ни его гнева, ни последующего своего увольнения Инга теперь не боялась, но понимала, что работать вместе, сохранив отношения, им удобнее. Немаловажной причиной было и то, что иметь Илью рядом было все же лучше, чем не иметь никого: она чувствовала, что нужна кому-то, что она не одна. Мать была права – Инга в самом деле не любила одиночество. Чтобы ощущать себя полноценной, ей надо было знать, что она желанна. Илья желал ее вполне отчетливо, хоть и не так, как ей бы хотелось, поэтому встречаться с ним было как питаться каждый день сублимированным супом – не деликатес, конечно, но свою функцию выполняет.

То, что они вдвоем окажутся в Париже, Ингу по-настоящему обрадовало: это уже было отчасти похоже на совместный отпуск, атрибут тех самых нормальных отношений, о которых она мечтала. Там Илья не будет шарахаться от знакомых на каждом углу, а значит, они смогут играть в настоящую пару: гулять под ручку, обниматься и ходить в модные места, а может быть, даже их секс там станет более традиционным. Эта надежда окрыляла ее.

– Давайте сходим куда-нибудь, – заявила Мирошина. – Мы сто лет никуда не ходили всем отделом.