Но как-то случился в краю нашем мор скота, ну и, как водится, обвинили во всём знахарку. Свидетели нашлись. Будто до зари она в реку травку колдовскую кидала и ворожила. Другие говорили, что она накануне на метле летала, скот травила, заговаривала.

Осерчал народ. Тёмный был. Все беды свои, как говаривали в старину, в чужом огороде искали. Вот и решили сжечь её.

А дед-то мой и заступился. Он лесничим был в те года. Походил он по местности, да увидел, что скот травой ядовитой отравился. Пастух проспал, стадо и забрело куда-то, травы наелось, а наутро скот-то и полёг. Пастух на знахарку первый указывал, но потом, когда разобрались во всём, сбежал, чтоб расправы избежать.

Знахарка решила уйти из села. Рано утром собрала она узелок, закрыла дом свой. И пошла. Постучала к нам попрощаться и поблагодарить за спасение.

— Спасибо тебе, батюшка, Александр Ильич. Чем отблагодарить за спасение, за то, что не дал душу невинную загубить, да людей от греха отвёл?

Вот, возьми эту пуговицу. Не смотри, что стара. Чудесами она наделена. Пришьёшь ее на кафтан в нужное место в такой ряд. Застегнёшься, да слова заветные произнесёшь:

Лихо да горе тебя и обойдут стороной.

— Что же тебя-то они не обошли?

— Я других лечу, помогаю. Пути-дорожки к своему горю-лиху закрою, чужой беды не пойму.

— Верно, Варвара, говоришь. Сытый голодного не уразумеет. Да ведь, и я от ветров зимних не закрываюсь.

— Так-то оно так. Только бывают случаи, когда не грех и к чудесному за спасением обратиться.

Поклонилась в ноги и пошла. Больше её у нас и не видели. Жили отцы-деды наши, поживали. Трудились, хлеб на столе всегда был, и то важно. Семья дедушки моего была небольшая. Жена его, да девочка. Лизой её звали.

— Как меня?

— Как тебя.

— Ну и что дальше, бабушка, было? Не томи, рассказывай!

— Наступили лихие времена. Дедушку и раньше-то крестьяне не жаловали за то, что лес он от порубок спасал, браконьерствовать не давал. Случилась тут революция.

— А, знаю, — сказал Миша. — Это когда царя сбросили…

— Куда-а-а?.. — удивилась Лисонька.

— Не куда, а когда. В 1917 году царь Николай II в феврале отрёкся от престола.

— А как это — отрёкся? — опять не понимает девочка.

— «Отрёкся» — это значит, написал: «Не хочу. Отказываюсь быть царём». И всё тут, — рассказывает ей брат-школьник.

— А куда же его тогда сбросили? — не унималась Лисонька.

— Это только так говорят. Фразеологический оборот. Его вначале только из дворца вывели. Понимаешь?

— Нет.

— В школу пойдёшь — поймёшь. Хотя его в конце концов и взаправду сбросили в глубокую-преглубокую яму — шахту. И его, и жену, и детей…

— И детей? — приготовилась плакать Лиса.

— Ну вот, или будете слушать, или я спать пошла…

— Будем-будем, — закричали дети и расположились поближе к бабушке.

— Ну, тогда продолжу. В один вечер, а вечера зимой длинные, все уж спать собрались, лампы задувать стали, слышат, в ворота шумят, ломятся. Собаки на дворе с цепей рвутся.

Пошёл прадедушка ваш и ружья даже не прихватил. Никого не боялся. Вломились в дом гости незваные. Человека четыре. Да. Четверо их было. По тем временам часто так случалось. Придут, переночуют, а утром — и след простыл. Эти другими были. Сразу стали вести себя как хозяева. Потребовали еды, разогнали по углам всех.

Особенно один выделялся. Такой злой. «Я, говорит, товарищи, из бедноты, вы меня знаете. Мне революция — матерь родная. Я за неё кому хошь глотку перегрызу, а тут и думать нечего: "Контра". У барина не просто в холуях ходил, крестьян притеснял. Хворосту в зиму холодную, сиротам веточки не давал вынести. Мёрли от холода и голода бедные сироты. Такое моё слово: "Поедим, и к стенке его и всё семейство гадючье!" Он меня будет помнить, как в кутузку, на каторгу упёк. За то, что правду народу говорил!» А дедушка-то всё приглядывался к говорящему-то, да и узнал:

— Стёпка! Ты?! Это ты-то правду говорил? Ты же — первый лодырь на деревне был. Гулял да пьянствовал. Скот крестьянский погубил, оттого тебя общество и наказало. Да не в кутузке, а выпороли на площади под общий смех. А потом ты сбежал, как трус последний.

— Ну всё, товарищи, нет у меня терпенья слушать, как он меня, пролетария сельского, в глазах моих товарищей по борьбе за народное счастье порочит.

Схватил Стёпка винтовку: «Выходи, шкура, во двор, я тебя сейчас кончать буду. Через тебя жизнь свою я сломал. Давно собирался. Рассчитаемся теперь».

Но отговорили его от немедленной расправы товарищи. Согласились дедушку в сарае запереть до утра, чтобы утром в деревне при всём народе суд учинить.

Сидят они в комнате большой, пьянствуют, а потом сон их сморил. Повалились, кто где был, и храпят. Дедушка, значит, в сарае, а Лисонька за печкой прячется. Испугалась она за батюшку своего очень. Что делать? Вот тогда-то она и вспомнила о волшебной пуговице. Достала она её, иголку с ниткой нашла и стала пришивать. А темно. Пальчики колет, вскрикивает.

Тут противный Степан проснулся да как крикнет: «Не замолкнешь, такая-разэдакая, к батьке твоему отправлю на холод, а завтра всех вас кончим. Семя змеиное».

Шьёт Лисонька, зубки стиснула, только слёзки из глаз, да кровь по пальчикам стекает.

прошептала заклинание чудесное…

— А что дальше было, бабушка? Волшебство случилось, да? — шепчет бабушке Лиза. — Колдунья прилетела?

— Ну да, Бэтмен на метле… — смеётся над нею брат.

— Сам ты… — колдунья… У неё много волшебства…

— Ну что, дальше слушать будете или спать пойдёте?

— Будем, будем… — соглашались дети.

— Ну вот, не помнит, как уснула Лиза, но только проснулась она от шума. Гости незваные бегали по дому, в окна выглядывали. Со стороны деревни кто-то двигался с огнями, факелами. Эти-то, гости незваные, до ветру пошли, ну и увидели. Всполошились: «Бежать надо. Много их там, не справимся!» И — во двор, к лошадям.

— А этого — как же? Давайте хлопнем! — не унимается Стёпка.

— Тебе надо, ты и хлопай. А мы будем ноги уносить, пока живы.

Повскакивали они на лошадей, ворота распахнули и — дёру. А Стёпка, злыдень, винтовку схватил и — к сараю, чтобы с дедушкой расправиться. Но Лиза, девочка сметливая, возьми да и спусти собак с цепей. А собаки-волкодавы и нагнали Стёпку, когда тот к сараю подбегал. Винтовку он бросил с испугу, еле до лошади добежал, в седло вскочил и ну — со двора. Да не тут-то было. Ворота распахнуты, а перекладину в темноте второпях он не заметил, да так лбом о бревно и звезданулся.