Председатель Ленинского райисполкома – директору фабрики «Гознак», 12 декабря 1941 г.: «Имеющееся у Вас в наличии, негодное для употребление в пищу, масло в количестве 1 тонны (одной тонны) отпустите Райпищеторгу Ленинского района»[497].

«Горчица предварительно сутки вымачивалась, затем выпаривалась, чтобы пропала крепость, и только после этого варилась крахмальная баланда. Не вкусно, но делать нечего, приходилось радоваться и такой еде. Люди варили столярный клей, мы не решались, несколько плиток мать продала»[498].

Председатель Ленинского райисполкома Н.В. Антонов – и. о. заведующего райздравотделом Ковалеву, 13 декабря 1941 г:

«При проверке детских учреждений секретарем исполкома т. Гольдштейн обнаружено, что в детсаду № 20[499]питаются руководящие работники ЖКЗ з[аво]да РТИ, что категорически воспрещается по существующему положению.

Исходя из этого, предлагаю Вам проверить все дошкольные детские учреждения с точки зрения правильности распределения питания в соответствии с действующим положением»[500].

«Утром мама ушла, и ее долго не было. Принесла стакан риса, но в ушах ее уже не было серег. Какое было счастье, когда в доме появилась плиточка столярного клея! Мы размачивали ее, кипятили, а потом жидкость разливали в тарелку – это был холодец. А какое вкусное мясо у кошки, но их было очень мало, и очень скоро они исчезли»[501].

«Мама ходила пешком в Никольский собор. Получив извещение, что брат пропал без вести, мама тяжело заболела. От переживаний потеряла аппетит. Свой паек, 125 г хлеба, отдавала папе. Врач сказал, что маме необходим был белый хлеб, который выдавался по отдельным карточкам. Я с подругой (у нее тоже болела мама) попросили одну знакомую получить в булочной на талоны наших карточек за 2 дня белый хлеб. Прождав немного времен и, мы, конечно, ничего не получили, – она просто скрылась. Это была настоящая трагедия. Помогла тетя Лена: у нее были хорошие хромовые сапоги от мужа, она обменяла их у военных на хлеб. Таким образом, мы вышли из нашего тяжелейшего положения»[502].

По воспоминаниям, к декабрю 1941 г. «на ленинградских рынках за деньги почти ничего нельзя было купить. <…> За единицу валюты принималось 100 граммов хлеба». «Вещи на рынке почти не имели никакой ценности»[503].

Каков был размер блокадной пенсии? Например, у Александры Федоровны Савицкой (1861 г. р.), одинокой (муж умер), проживавшей в доме № 37 по проспекту Газа, пенсия на декабрь 1941 г. составляла 45 руб. 50 коп.[504].

9 декабря 1941 г. Исполком своим решением установил временные цены (от 19 до 21 руб. 50 коп.) на девять сортов сыра: голландский, бакктейн, степной, волжский, рокфор и московский[505].

«Съели сыромятные ремни и шубу спалили, а шкуру сгрызли»[506].

«Это я запомнил на всю жизнь. Декабрь 1941-го. Вся семья на кухне. Сейчас не понять, почему все оказались дома. Стук в дверь: нет электричества, звонок не работает. В темную, холодную кухню входит лейтенант. Тети помнят его по мирному времени. Он получил два дня отпуска в Ленинград. Квартиру нашел пустой, где его родственники и что с ними – неизвестно. Начал обходить ближайших соседей. Одна из них варила студень из столярного клея. <…>

Лейтенант вспомнил, что у одних из его знакомых до войны был мальчик-первоклашка. Он пришел в нашу квартиру. Мы посидели, поговорили.

– Я не могу есть здесь, в Ленинграде, – произнес он. Из кармана шинели лейтенант достал свой сухой паек на два дня»[507].

Документ. «Особым опросом бюро горкома» ВКП(б), протокол № 49 от 6 декабря 1941 г., заголовок: «О нормах естественной убыли при реализации продовольственных товаров». Содержание: «Обязать исполком Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся в трехдневный срок пересмотреть в сторону снижения нормы естественной убыли при реализации продуктовых товаров – крупы, масла животного, сахара и кондитерских изделий, мяса, масла растительного»[508].

Ю.Е. Давыдов вспоминает, что в декабре 1941 г. у него от слабости только один раз хватило сил спуститься со своего этажа на улицу. «Я постоял у дома. За двадцать, тридцать минут мимо дома провезли десять-пятнадцать детских саночек с зашитыми в простыни покойниками. Самое удивительное – их везли в разные стороны. <…>

Как-то в декабре 1941-го мы увидели незнакомого мужчину, который поднялся к квартире напротив нас, попытался позвонить в электрический звонок (напоминаю – электричества в домах уже не было месяца три) и тихо сполз на пол. Утром, когда кто-то из наших соседей напротив попытался открыть дверь, лежащий на пороге труп не позволил ему это сделать. Пришлось навалиться на дверь всем жильцам и таким образом приоткрыть щель на полметра. Дня четыре они с трудом протискивались в дверь, пока умершего не подобрали дружинницы, в обязанности которых входило обходить дома и собирать трупы»[509].

Бюро горкома ВКП(б) 4 декабря 1941 г. постановило: «Учитывая возросшие задачи в деле обслуживания трудящихся общественным питанием, предложить райкомам ВКП(б) ввести в первичных парторганизациях районных трестов общественного питания штатную должность секретаря партбюро»[510].

Из воспоминаний Г.Г. Ветлова:

«25 декабря объявили о прибавке хлеба, она носила скорее символический характер – рабочим 100 г, остальным – 75 г. Руководство пошло на это только из расчета ожидаемого увеличения подвоза по ледовой дороге.

Все подумали, ну вот, теперь все наладится, но следующие девятнадцать дней были самыми страшными: кроме хлеба на карточки, ничего не выдавали»[511].