Я встал на ноги. Я почти в норме, если не учитывать «полосы лжи».

— Дамы, я провожу вас, — спокойно заявил я и почтительно открыл дверь. Миссис Фредкин выплыла первой. Железная леди. Ни единый мускул не дрогнул на её лице. Спрятала своё недовольство поглубже. Ещё бы. Уйти оттуда, где можно набраться информации, под силу не каждому. Герда сумела. Рени дела до сплетен не было, поэтому она молча поднялась, не отказалась опереться на мою руку и покорно скрылась в маленькой каюте, где они обитали с Гердой.

— Я предлагаю вам закрываться на засов. И это не просьба, а почти приказ, — я бы светился от счастья, если бы эта парочка была из пугливых. Хотя бы на данное время. Но две пары глаз смотрели на меня без всякого страха.

Я поклонился и отправился к себе, всё ещё мечтая о корабельных крысах. Мерцатель в углу пискнул, мило шевельнул ушами и, сев на задницу, сложил передние лапки на груди. Я тяжело вздохнул. Так он реагировал только на появление Рени. Но мне его сигналы без надобности: её запах я теперь чувствую издалека. И чем дольше она рядом, тем острее восприятие.

Так что когда дверь без стука отворилась, я сидел на кровати с каменным лицом. Кажется, на неё это уже не действует. Она вызывающе посмотрела на меня и вздёрнула подбородок повыше.

— Выкладывай, напарник, — заявила с порога и для верности подпёрла дверь спиной.

— Миссис Фредкин будет очень недовольна, Рени, что ты находишься сейчас в каюте наедине с мужчиной.

Мне самому стало противно от собственного занудливого тона. Я поморщился, невольно притрагиваясь пальцами к надоедливым полосам под рубашкой.

— Миссис Фредкин благословила меня на этот подвиг, — не моргнув глазом, заявила эта удивительная девушка и участливо спросила: — До сих пор болит?

— Болит. Это надолго. Но это то, с чем я справлюсь. Что ты хочешь узнать, Рени?

— Ну, если ты думаешь, что никто не заметил красноречивой сигнальной системы бледнолицего Орландо, то ты ошибаешься.

Она деловито попинала ногой ножку моей койки. Решительная. И такая хрупкая.

— Надо же. А я думал, ты пришла сюда, чтобы тайком сорвать пару поцелуев, — я сошёл с ума, определённо, если говорю об этом. Она вспыхивает так мило, так знакомо, а мне кажется, что я никогда не привыкну к её маленьким особенностям.

— Если ты думаешь, что этим собьёшь меня с толку, то не выйдет. Если решил, что заморочишь мне голову, то тоже неправ.

Я бы мог с лёгкостью надавить и «сбить», и «заморочить», но не хотел. Не с Рени. Слишком непрочно ещё доверие, которое я вырвал у неё достаточно высокой ценой.

— Мы почти приплыли, Рени, — вздохнул я. — Кажется, совсем скоро закончится наше путешествие морем. Очень близко от нас Цилия — остров, куда мы направляемся.

Рени присела рядом со мной. На самый краешек койки. Спина прямая, руки сложены на коленях. Золотой локон выбивается из причёски и упругой спиралью ласкает шею. Хочется прикоснуться к нему, и я не сдерживаюсь. Девушка затаивает дыхание, но не дёргается. Поворачивается ко мне плавно и смотрит настороженно.

— Я слышала, что сказал Орландо, так что твоя «свежая» новость не нова. Там было что-то, чего я не уловила. А ты… я видела по твоим глазам — догадался.

Я прикоснулся губами к её шее. Рени прерывисто вздохнула, но не отстранилась. Я вдруг понял, что не хочу никаких крыс. Ни сейчас, ни потом. Её запах не просто кружил голову, а вливался в меня, шёл по жилам, и я чувствовал, как начинает бурлить энергия. Каких сюрпризов ещё полна простая человеческая девушка?

— Убийца пришёл морем. Его нет на корабле. И, к счастью, ему не нужен никто, кроме Орландо. Вот что хотел сказать твой красавчик.

Рени

Когда он прикасается ко мне, это… так необычно. Он всегда так действовал на меня. С самого начала. Выводил из себя, тревожил.

Когда он пропускает сквозь пальцы мои волосы, чудится, что я вижу искры, какой-то неясный свет. Так странно, будто я проваливаюсь куда-то очень далеко и слышу музыку — неясный тихий звон. Как от мимей.

— Может, ты поцелуешь меня, Рени? — спрашивает этот невыносимый мужчина, и я замираю, затаиваюсь, каменею, как статуя. Только его горячее дыхание обжигает шею, и хочется зажмуриться покрепче, подумать, что эти слова мне снятся.

Он не торопится. Не подгоняет. Не делает лишних движений. И я поворачиваюсь к нему медленно. Его губы рядом — твёрдые, рельефные, изумительно гармоничного рисунка. Какой гениальный художник рисовал этот чёткий идеальный контур? Я хочу. Хочу прикоснуться к нему. Это как жажда, когда гортань ждёт спасительной влаги. Это как земное притяжение, которого не избежать — оно обязательно победит. Это как помешательство.

Я чувствую, как учащается дыхание, как сердце колотится сумасшедше неровными толчками. У меня даже в глазах темнеет, словно я собираюсь прыгнуть с церковной колокольни.

Миг — и я касаюсь его губ своими. Шалею от собственной смелости и откровенности. Забываю, как дышать, а потом ловлю воздух полуоткрытым ртом, как рыба, что потеряла свою стихию. Больше я не решусь, нет. Ни за что. Но я уже ухнула вниз — сделала шаг и потеряла почву под ногами. Куда я лечу, господи? Что я творю?

— Не бойся, Рени, — шепчет он и приникает к моему полуоткрытому рту.

Это совершенно по-другому. Не так, как было. Это что-то намного глубже, интимнее, до невольной дрожи в теле, до слёз, что неожиданно брызжут и туманят взор. Я чувствую, как его язык раздвигает мои губы и проникает внутрь. Горячо. Неожиданно.

Белая молния горячим током пронзает меня от груди до живота. Тугая спираль скручивается внутри, отчего становится сладко и страшно. А ещё приятно. Я хочу отпрянуть, сбежать, но не могу пошевелиться. А затем делаю противоположное — приникаю к этому опасному мужчине, касаюсь его напряжённых мускулов на предплечьях. И поцелуй становится бездоннее и ярче.

Его пальцы в моих волосах. Его низкий стон отзывается в ушах эхом. И хочется быть ближе. Прижаться. Коснуться своей грудью его груди. Погладить тёмные брови, очертить острые скулы. Но я нахожу силы всё же отстраниться. Мягко, через «не хочу». И он не держит меня. Отпускает, хотя я чувствую, как, дёрнувшись, на миг протестуют его руки. И от этого становится хорошо.

— Что мы делаем? — мой голос тоже хрипит, а щёки горят, как красные фонари на улице Сладких Утех.

— Целуемся? — Гесс невольно смеётся и поправляет мне локоны. В его движениях столько грации, а пальцы так ловко справляются с тяжёлой задачей — придать моей причёске более-менее нормальный вид, что я любуюсь его естественностью. В нём нет фальши. Как я раньше этого не замечала?

— Это помешательство, — заявляю я, разглаживая туго натянутую на коленях юбку. Гесс вздыхает и встряхивает головой.

— Можешь думать как хочешь, если тебе так легче оправдать себя. Я не считаю, что мы занимались чем-то постыдным и противоестественным.