Я встала и сделала несколько шагов к выходу. Остановилась на полпути. Не стала оборачиваться. Сейчас мне так легче. Лучше не смотреть ему в глаза.

— Как думаешь, что нас ждёт на Цилии?

— Судя по всему, ничего хорошего. Хотя никогда нельзя быть уверенным, чем всё закончится. Возможно, всё не так страшно, как кажется. Но лучше готовиться к худшему и быть настороже. Мне всё не нравится. С самого начала. Но я не умею видеть будущее, так что…

Я всё же поворачиваюсь к нему. Смотрю в лицо. Острые черты. Тёмный взгляд. И губы больше не улыбаются.

— Не умеешь? А я бы не удивилась. Наверное, я сейчас многому бы не удивилась. Но если я спрошу, ты промолчишь или скажешь, что не можешь ответить. Кто ты, Гесс Тидэй? Ведь тебя даже не так зовут — я помню. Я дала тебе это имя, и ты принял. Целая цепь странностей, которые казались просто чудачествами, а на самом деле говорят о чём-то другом.

Я подошла к мерцателю и потрепала круглые растопыренные уши. Радужный кролик радостно пискнул и потёрся мордочкой о мою ладонь. Гесс молчал. Как я и думала.

— И ещё, — я снова посмотрела ему в глаза. Так твёрдо и прямо, как только могла. — Я ни о чём не жалею. И не считаю, что делала нечто постыдное. Я хотела этого. Вот так.

Я вышла и бесшумно закрыла дверь. Прислонилась спиной и перевела дух. Я смелая — да! И пусть он не думает, что я струсила! «Безрассудная», — прошептала мне совесть. «Отстань», — отмахнулась я от неё. Никакого чувства вины. Прочь, всё прочь!

Сердце беспокойно трепыхнулось, словно предчувствуя что-то. И я вдруг ясно поняла: он стоит за моей спиной. Сейчас. Сию секунду. Нас разделяет всего лишь дверь. Не спрашивайте, откуда я это взяла. Знала лишь: он рядом.

— Рени, — услышала его глухой голос. Придерживая сумасшедшее сердце ладонью, я тихонько отлепила спину от деревянной поверхности и на цыпочках ушла. Сбежала. От греха подальше.

Гесс

Она ушла, а я остался стоять у двери. Словно прикованный. Пригвождённый. Распятый её притяжением. Ненормальным влечением. Но меня это не настораживало, а будоражило. Не отталкивало, а манило, как тихий зов, на который нельзя не отозваться.

Гладкое дерево холодило лоб. Здесь, в этом мире, я стал острее чувствовать. Горячее и холодное. Боль и радость. Ярость и счастье. Словно я живой. Будто я человек. И, наверное, я впервые жалел, что ничего нельзя изменить.

«Кто ты, Гесс Тидэй?» — бьётся в мозгу голос Рени, давит на барабанные перепонки, падает ниже и застревает где-то в области сердца неудобным осколком.

Я провожу ладонями по двери каюты. Рени уже нет. Вместо бездушного дерева я воображаю её изгибы и ловлю еле слышный запах, почти растворившийся в воздухе, смешавшийся с сотней других, но всё равно ощутимый. Для меня.

Я оборачиваюсь и делаю два стремительных шага. Падаю на койку и закладываю руки за голову. Нужно успокоиться. Отдохнуть. Но перед глазами непрошенными птицами бьются воспоминания. Всполохи прошлого. Фрагменты жизни далёкого незнакомца Айгесстидэйзамирза — кровочмака из мира Зеосса, единственного сына, любимчика, которому всё сходило с рук…

«Кто ты, Гесс Тидэй?»…

* * *

Ийменбарвардаг — лучший учитель. Ему нет равных в умении вкладывать в головы учеников новые знания.

— Дракон не человек и не животное, — важно чеканит он известные факты. — Высшее существо, способное быть кем угодно. Истинное торжество трансформации, гимн природе, которая не знает слова «умирать», ибо способна перерождаться, меняя облик!

Это его любимый конёк — рассказывать о прародителях, о зарождении жизни на Зеоссе. Он никогда не повторяется слово в слово. Каждый раз можно узнать что-то новое, но мы часто пользуемся слабостью Менбара, чтобы под неспешную речь немного позабавиться.

— Драконы прибыли на Зеосс с далёких звёзд. Им пришлась по душе богатая твердь, способная удивлять и радовать. Им нравилось забавляться и менять суть веществ и материи. Я думаю, они были детьми — любопытными и ненасытными. Или очень молодыми, не утратившими ещё интерес и жажду к экспериментам.

— Как думаешь, Менбар, — вклинивается в рассказ учителя Бейбурмирмигмар, мой друг и вечный соперник. Мы только что поспорили, удастся ли ему повернуть разговор в нужное нам русло, — почему среди нас нет золотоволосых?

Учитель на миг умолкает и окидывает нас подозрительным взглядом. Всем известно: золотоволосые на Зеоссе — редкость, почти невозможное наследование. Появление таких детей — всегда праздник и знак. Но не среди кровочмаков.

— Потому что мы утратили этот признак драконов, когда умерли, — скрипит Менбар и пронзает нас острым взглядом: он чувствует, что все эти вопросы — неспроста, но разгадать ход наших мыслей ему не под силу. — У меня есть собственная теория. Мы были первыми, кого создали драконы. Сильные, ловкие, идеальные, почти неуязвимые. Очень похожие на них, прародителей.

Это что-то новое. Я замираю, вслушиваясь в слова учителя. Иногда он говорит смешные, на первый взгляд, вещи. Или нереальные. А потом оказывается, что во многом был прав.

— Наше племя на тот момент было исключительно золотоволосым, как и сами драконы. Уникальные создания, почти совершенные. Недавно я откопал в очень древней книге, что они звали нас айенниос — дети. Это потом мы стали кровочмаками, когда приняли смерть и воскресли по прихоти прародителей.

Я почти не слушаю. Эту историю знают даже малыши. Драконы создали нас, мшистов — полуживотных, полурастений, деревунов — людей-растений и мохнаток — людей-зверей.

Мы заселяли Зеосс и учились уживаться друг с другом, находить общий язык с людьми. Но однажды Первородные собрались в одном месте, чтобы отпраздновать День Долгого Солнца, и попали в Слом Времени. Туда, где из-под тверди сочится сонный яд. Уснули навсегда. Погибли все сразу. Мужчины и женщины, взрослые и дети.

И тогда драконы опечалились. Впали в неистовство и пожелали, чтобы их самые дорогие и первые творения жили. Им удалось нас воскресить, но мы больше никогда не смогли стать живыми. Застряли между жизнью и смертью. Не старели, не болели. Не нуждались в еде и воде. Но чтобы жить, нам требовалась энергия. Кровь — самая универсальная субстанция, способная дать силы.

Теперь мы темноволосые и темноглазые. Мы быстро заживляем собственные раны и молниеносно передвигаемся. Умеем трансформироваться в одну из нескольких ипостасей: после смерти мы получили запоздалое наследие драконов, коим не обладали при жизни.

За любовь к крови нас прозвали кровочмаками. И до сегодня я понятия не имел, что мой народ назывался по-другому.

— Нас, первородных, становится всё меньше, — печалится Менбар. — Однажды мы вымрем.

Заунывная песнь, нагоняющая тоску. У нас редко рождаются дети. Раньше — чаще, сейчас очень мало. И чем дальше, тем дела с деторождением становятся всё хуже. Плохо быть самой древней, застывшей в развитии расой.