Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доди Бродхед и ее муж Джон, который по-прежнему входил в попечительский совет фонда Мастерса, иногда отправлялись в Мичиган вместе с Бетти. Когда осенью обе семьи возвращались к началу учебного года, Доди и Бетти вместе возили детей в школу. «Таким образом у нас было немного времени, чтобы поболтать, а Бетти была та еще болтушка, – вспоминала Доди подругу. – Я искренне любила ее и жалела».
Как-то в разговоре Бетти призналась, что ее муж был в доме не один, пока они отдыхали на севере Мичигана. «Она таким наивным тоном сказала: “Правда здорово, что Джини присмотрела за домом, пока я была в Мичигане?” – вспоминала Доди, удивленная заявлением подруги. – Может, это была маска? Она была из тех милых старомодных леди, которые ходят с поднятым подбородком и знают, куда смотреть не надо. Она была не первая, так делали множество женщин до нее». Дома Доди поделилась переживаниями с мужем, и, хотя он вошел в попечительский совет из соображений личного уважения к Либби, теперь он размышлял, «оставаться ли на этом месте».
Все чаще и чаще Либби Мастерс сталкивалась с обескураживающими свидетельствами неверности супруга. Однажды в школе «Кантри-Дей», престижном учебном заведении, где вместе с будущими губернаторами, сенаторами и титанами бизнеса учились Хоуи Мастерс и сын Джонсон, Скотт, было родительское собрание, на которое Джонсон явилась в вигоневом пальто – мягком, роскошном, сделанном из очень дорогой шерсти.
– Какое потрясающее пальто! – восхитился кто-то из родителей.
– Да, это подарок Билла Мастерса, – царственно ответила Джонсон.
Либби, находившаяся там же, выглядела совершенно удрученной, услышав, что ее муж делает подарки другой женщине. Похоже, Джини о ней даже не подумала.
И если раньше Либби снедало одиночество загородного дома, вызванное постоянным отсутствием мужа, то теперь чувство отчужденности становилось тем сильнее, чем больше она понимала, что муж изменяет ей, ввязавшись в запутанные отношения с Джонсон, которые не так-то просто прекратить.
Впервые за всю жизнь Джонсон зарабатывала достаточно, чтобы обеспечить себе и своим детям безбедное существование. Она получила хороший гонорар за новаторское исследование, в которое Мастерс без колебаний вписал ее имя. Некогда не нужные ей привилегии постепенно стали основой тех физических отношений, от которых она научилась получать удовольствие. «В сексе мы были настоящими спортсменами», – рассказывала она позже своим друзьям. Коллеги мужского пола считали Мастерса продолжателем старой медицинской традиции иметь дома супругу, а на стороне – подружку, в роли которой обычно выступала медсестра или юная помощница. Они занимались сексом не только дома у Джонсон, но также сняли за счет фонда небольшую квартиру для гостей, где, втайне от попечителей, оставались на ночь, если та пустовала.
Однако отношения Мастерса с Джонсон были гораздо более серьезными, чем заурядный роман. Уверенный, что сексологические исследования принесут ему славу, Мастерс вложил весь свой трудовой капитал в Исследовательский фонд репродуктивной биологии, и Джини была незаменимым, жизненно важным фактором его процветания. В этот критический период их совместной работы Мастерс и помыслить не мог о том, чтобы отказаться от Джонсон, от которой зависел все сильнее. Она во многих смыслах была лидером, предлагая более тщательный и комплексный подход к человеческой сексуальности, чем он когда-либо себе представлял.
Либби столкнулась с этой реальностью и решила отвернуться от нее. Она считала, что хорошие жены игнорируют мерзкие предательства своих мужей и сосредоточивают внимание на детях – тратят свою невостребованную энергию на погружение в тонкости домашних заданий, суету автомобильных поездок после школы – и играют в маджонг или бридж с подругами. Верная семье, Либби надеялась, что однажды ее сердечная боль просто утихнет. «Она была слишком понимающей и слишком снисходительной – то есть слишком хорошей для него, – говорила Мардж Форстер, с которой она часто беседовала о Мастерсе. – И мне кажется, что она никого так не любила, как его».
Глава 17
Раскрывая тайны
И если сейчас… меня спросят, что я считаю главной причиной необычайного процветания и растущей мощи этого народа, я бы ответил, что вижу ее в чрезвычайно высоком положении американских женщин.
Они хранили свою тайну почти десять лет. Ни на радио, ни на телевидении, ни в печати ни разу не появилось слухов о том, что в самом сердце Сент-Луиса проходят лабораторные исследования, связанные с сексом. В качестве личного одолжения Мастерсу главный редактор St. Louis Globe-Democrat Ричард Амберг поклялся, что его газета не сообщит читателям ни единого слова. Еще одно конкурирующее издание, принадлежащее Пулитцеру, молчало. Репортеры Associated Press и United Press International, двух новостных агентств мирового масштаба, также знали о сенсационном эксперименте над людьми, но отказывались давать комментарии для американской публики.
СМИ Сент-Луиса согласились хранить молчание до тех пор, пока спорное исследование не завершится. Во многих отношениях такая самоцензура легко им далась. Секс все еще считался приватным занятием в супружеской постели, а тех, кто выбирал блуд, ожидало религиозное и политическое возмездие. Ежедневные газеты, популярные журналы и телеканалы, контролируемые правительством, не рискнули бы представлять публике сухие клинические отчеты Мастерса и Джонсон. Слово «беременность» вымарывалось из телевизионных шоу. Школы не занимались сексуальным просвещением. Америка порицала работающих матерей, старалась упрятать подальше гомосексуалистов, запрещала контрацепцию для людей, не состоящих в браке, а также объявила аборты незаконными во всех пятидесяти штатах. Это были годы беби-бума, и американцы уверенно считали невинную Дорис Дэй и Рока Хадсона идеальной голливудской парой.
Несмотря на узкоспециальные статьи Мастерса и Джонсон в мудреных медицинских журналах, а также нигде не анонсированное выступление перед Нью-Йоркской академией наук, никто не нарушил этого публичного молчания. Никто из сексуальных добровольцев Мастерса и Джонсон не