глазах Мастерса его главный редактор, доктор Роберт Резерфорд, был настоящим героем, который «любезно предложил» издать доклад об исследовании. Так же Мастерс отказался принять отрицательный ответ коллег на ежегодном собрании американских акушеров-гинекологов. В начале 1960-х на Чикагском конгрессе Мастерсу было сказано, что он не сможет поделиться научными открытиями со старшими коллегами. Он вспоминал, как его пропесочили: «Мне запретили обсуждать содержание нашего сексологического исследования во время основной программы мероприятий». Тогда Мастерс арендовал небольшой зал в гостинице, чтобы устроить там импровизированную презентацию в часы, когда не идет официальная программа. «Мастерса отвергла его собственная научная среда, несмотря на все его ранее опубликованные революционные труды как в акушерстве, так и в хирургии, – вспоминала Джонсон. – Никто не хотел ассоциироваться с сексом». Сандра Шерман, присутствовавшая на собрании вместе с мужем, была поражена реакцией профессуры. «От них шарахались так, словно у них была какая-то дурная болезнь, – вспоминала она. – И я все думала – боже мой, что с этими людьми не так? Это же важнейшая часть жизни, и как здорово, что они [Мастерс и Джонсон] могут об этом говорить и помогать».

Мастерс мстил и хотел доказать, что его хулители ошибаются насчет Вирджинии Джонсон. После того как медицинский факультет отказался зачислить ее в штат по его просьбе, ставя под сомнение ее квалификацию и готовность участвовать в таком деликатном исследовании, Мастерс настаивал на демонстрации более чем соответствующих способностей Джонсон. Он покажет миру, что она достойна находиться среди его коллег. В новом фонде, свободном от университетского вмешательства, он сперва повысил ее от ассистентки до научного сотрудника, а также стабильно стал поднимать ей зарплату. Некоторые врачи из Университета Вашингтона удивлялись, почему Мастерс, обычно такой придирчивый, так необоснованно продвигает по службе свою бывшую секретаршу. «Это было очень необычно, потому что теперь все называли ее “доктор Джонсон”, хотя у нее не было медицинского диплома, – рассказывал доктор Марвин Кэмел. – Я не думаю, что это было так уж безобидно, поскольку она не возражала и не проясняла ситуацию. Когда ее называли доктором, она не исправляла ошибку». Спустя много лет Джини отрицала, что когда-либо называла себя «доктором Джонсон, хотя такую ошибку довольно часто допускают непосвященные, обращаясь к людям в белых халатах».

Как гордый импресарио, Мастерс представлял Вирджинию равным участником их общих научных изысканий. Он сообщал сомневающимся, что она подала множество оригинальных идей, касающихся не только женских сексуальных реакций, но и терапевтических решений проблем, связанных с близостью. Поначалу ему мало кто верил. Только несколько друзей понимали, что такое динамическое взаимодействие двух исследователей и как именно идеи каждого из них дополняются и дорабатываются партнером. «Она была совсем молодая и зеленая, – вспоминала Пегги Шепли, супруга Итана. – Они многому учились друг у друга. Он признавал все ее заслуги». При этом в профессиональной среде Джонсон не была в себе столь уверена, поскольку любой острый вопрос мог выдать недостаточный уровень подготовки и разоблачить ее. В те моменты, когда она не пыталась самоутвердиться, Джонсон признавалась Мастерсу, что будто прыгает выше головы, что ей не хватает квалификации для такого серьезного дела. Мастерса это не устраивало. Он укреплял ее уверенность в себе, в частном порядке преподавая ей курс по человеческой анатомии, физиологии и медицинской терминологии. В 1965 году они, как обычно, репетировали очередное выступление перед профессиональным сообществом, подбирая ремарки и реплики, которые Джини могла бы вставлять, дополняя его комментарии по ходу презентации. После почти восьми лет совместной работы Джонсон грамотно пользовалась терминологией и обладала достаточным количеством медицинских знаний, чтобы выступать перед аудиторией. «Поскольку она отлично владела языком, ее выступления производили очень хорошее впечатление», – рассказывал доктор Айра Галл, ее близкий друг.

В свою очередь Джонсон подталкивала Мастерса к реализации их амбициозных научных планов с сотнями добровольцев, тысячами протоколов половых актов – и не факт, что без нее эта программа состоялась бы. «Она выступала катализатором, – объяснял Галл. – Именно благодаря ей состоялись эксперименты, которых без нее вообще не было бы. Она мотивировала Билла Мастерса». Что-то было между ними, что делало их вдвоем более эффективными, чем по отдельности. Даже семья Мастерса понимала, сколь велика роль Джонсон в его достижениях. «Она [Джонсон] была человеком большого ума и огромного драйва, – рассказывал сын Мастерса Хоуи. – Не будь она такой умницей, не проявляй такого рвения – они никогда не добились бы того, чего добились». Невероятный скачок – как в «Пигмалионе» – от рядовой секретарши до медицинского научного сотрудника хоть и стал возможным благодаря Мастерсу, мотивации для него изначально хватало и самой Джонсон, сильной женщины, готовой двигать проект к успеху. «У нее тоже хватало колючек – она не была такой уж идеально утонченной Элизой Дулитл, – рассказывал Хоуи о связи своего отца и Джонсон. – Был какой-то мощный фактор, заставлявший все работать, – а потом другой такой же фактор все свел на нет».

Потребность Вирджинии Джонсон в профессиональном равноправии отображала все, что происходило в ее отношениях с Мастерсом. Никто не знал, каким образом секс с ним был навязан ей в качестве рабочей обязанности, потому что Джонсон ни разу не выказала никакого недовольства, даже если оно и было. Постепенно их эпизодические контакты превратились в постоянное сексуальное взаимодействие. Тем не менее секс между ними был в намного большей степени рабочим компромиссом, нежели романтическими взаимоотношениями по зову сердца. Мастерсу как-то удалось обернуть его сомнительное сексуальное доминирование над Джонсон в ее же пользу. Старые друзья замечали, как в Джини что-то меняется – в физических проявлениях настойчивости и самообладания в диалоге с Мастерсом, который все реже вел себя как одинокий профессор и все чаще полагался на нее. Многие считали, что у них роман, что перемены эти начинаются в спальне и что это инициатива Джонсон. «Джини вела себя по-командирски, – рассказывал Майк Фрейман, неизменно восхищавшийся ее силой воли. – Она была довольно крепкой женщиной и постоянно принимала такую позу, в которой выглядела бы сурово. Всегда будто нависала над собеседником. Такую не подвинешь. Она не была тихоней и четко заявляла о своих желаниях».

По мере того как переплетались рабочие и личные отношения, семейное общение Мастерсов и Джонсонов становилось все сложнее. Любезное предложение Либби присмотреть за детьми Джини, пока оба исследователя были в отъезде, сменилось тоном, не предвещавшим ничего хорошего, когда однажды поздно вечером Либби позвонила мужу в гостиничный номер, а трубку взяла Джонсон. Друзья и соседи знали о негласном романе Билла и Джини, но старались избегать щекотливой темы – во всяком случае, в присутствии Либби.

Живущую по соседству мать