задания в больницу, чтобы получить несколько лишних долларов. Льюис раз за разом старался доработать аппаратуру, чтобы улучшить качество интравагинальных снимков, пока расплывчатые картинки не стали кристально четкими. Он следил, чтобы Eastman Kodak проявляли пленки в атмосфере строжайшей секретности, будто бы в лаборатории шло копирование «Манхэттенского проекта». Хулители Мастерса в отделе знали, что Льюис мог бы стать потенциальным источником обвинительных подробностей, если бы согласился быть информатором и выдать своих коллег. «Ко мне подходили врачи и требовали рассказать им обо всем, что я видел, – а я отказывался, – рассказывал Льюис. – Я считал невозможным делиться частной информацией, просто работал и все». Мастерс и Джонсон столкнулись с рядом смешных, но при этом тревожных попыток со стороны разузнать побольше об их деятельности. Однажды вечером Джини возвращалась из больничного кафетерия с едой и напитками и вызвала лифт. Когда двери лифта открылись на этаже клиники, она увидела врача, одного из самых буйных критиков их работы, который стоял, прижимая к стенке стетоскоп, в надежде услышать, что происходит в клинике.

– Здравствуйте, доктор! – приторным голосом саркастично воскликнула Джини.

Доктор, один в пустом темном коридоре, скукожился при виде ее веселой широкой улыбки. Мимо бродили врачи из других отделений больницы, пытаясь – видимо, из вуайеристских побуждений – подсмотреть, что же там происходит. Был еще более зловещий и угрожающий эпизод, когда Мастерс и Джонсон получили по почте несколько больших фото занавешенных окон их клиники, сделанных, предположительно, из помещения напротив родильного дома. Как позже говорил Мастерс, «удивительно, как далеко люди могли зайти, чтобы выяснить, что у нас творилось».

Мастерс убедил медицинскую школу Университета Вашингтона включить в образовательную программу курс по сексуальности человека, и это был один из первых вузов в стране с такой практикой. Но далеко не все оценили важность изучения секса для помощи пациентам, страдающим от серьезных проблем. Несмотря на заверения Уилларда Аллена, враждебность к исследованию Мастерса и Джонсон в последующие несколько месяцев только возросла – и не только в контексте целесообразности или врачебной репутации, но и касаемо оплаты работы и продвижения Джини Джонсон.

С самого начала университет не давал прямого финансирования – ни на поздние сессии в нерабочее время, ни на скромное вознаграждение добровольцам, ни на зарплату Льюису, Слейтеру и особенно Джонсон. По особой договоренности с Алленом, Мастерс перенаправил свои гонорары за услуги акушера-гинеколога, а также лечение бесплодия еще в самом начале работы, и именно эти деньги использовал на финансирование своего исследования. Как правило, любой доход, получаемый за медицинские услуги штатными преподавателями, считался собственностью медицинской школы и не мог использоваться докторами на собственные проекты. Поскольку затея Мастерса вызывала все больше возмущения на факультете, университет решил отменить это особое соглашение – предположительно, с согласия Аллена. Хотя Мастерс получал кое-какие гранты на свои исследования по физиологии, он понимал, что дальнейший доход клиники будет напрямую зависеть от платежей пациентов по консультациям, связанным с их сексуальными проблемами. Также руководство отделения не желало, чтобы Мастерс уделял все свое время работе с сексом в ущерб прочим обязанностям вроде хирургии и преподавания. Его нечеловеческая преданность работе не восполняла эти пробелы. Вызывало вопросы и присутствие Джини. Перед публикацией их долгосрочной работы по изучению человеческой сексуальности Билл понимал, что Джини нужны какие-то академические подтверждения ее научной состоятельности, чтобы подчеркнуть важность ее роли в исследовании. По ее словам, каждый раз, когда она пыталась начать учебу и записывалась на курс, Мастерс нагружал ее работой еще сильнее – будто мало было того, что она мать-одиночка с двумя детьми. Ни на какие ходатайства Мастерса факультет не реагировал. Там и слышать не хотели ни о каком возможном зачислении Джонсон даже на самую захудалую специальность. Сама идея вызывала у всех издевательский смех, снова и снова заставляя всплывать слухи о том, что это ее обнаженный торс был показан в фильме. В конце концов заступники Мастерса подвинули его, чтобы дать дорогу более молодым людям, не испытывающим особой приязни к его работе. «Руководство больницы хотело просто избавиться и от Мастерса, и от его непристойных фотографий, очень нервирующих администрацию», – вспоминал Марвин Гроди, бывший коллега и соавтор Билла.

Мастерс провел в Университете Вашингтона двадцать лет и вдруг понял, что больше не может здесь оставаться. С неохотой он отказался от профессорства и высокой должности в отделении, сохранив место только номинально. Он свернул хирургическую практику в больнице и передал своих пациентов доверенному коллеге, акушеру-гинекологу Джону Барлоу Мартину. Он не мог ни сдаться, ни повернуть назад. Хотя Джордж Вашингтон Корнер когда-то говорил, что разумно будет вести исследования именно на базе университета, Мастерсу снова пришлось усвоить тяжелый урок – правда о сексе для многих невыносима, в том числе и в академических кругах, и в сфере искусства врачевания. Мастерс решил, что отныне они с Джонсон будут воевать со скептически настроенным миром самостоятельно.

Глава 16

Вопрос доверия

После ухода из родильного дома Мастерс Джонсон и их немногочисленные сотрудники заняли помещение через дорогу, в здании с белыми колоннами на бульваре Форест-Парк, 4910. Они дали довольно образное название своей клинике – «Исследовательский фонд репродуктивной биологии», – такой же скромной, как и вывеска над ее входом. Мастерс постарался сделать все, чтобы его бесприбыльным фондом управляли только проверенные попечители, преданные лично ему и благодарные за его врачебные услуги. После своего неоднозначного прощания с Университетом Вашингтона, приправленного сплетнями и взаимными обвинениями, Мастерсу были нужны только те люди, которым он мог доверять.

Торри Фостер – что было весьма предсказуемо для такого узкого круга – стал новым юристом фонда, несмотря на нехватку опыта. Он знал Мастерсов еще с детства, с тех пор как жил по соседству с ними в Ладью. До рождения собственных детей супруга Торри наблюдалась у Мастерса как у гинеколога. Учитывая их долгую общую историю, Мастерс никогда не ставил под сомнение верность Фостера или его способность сохранять конфиденциальность. Первым рабочим поручением Фостера была поездка в Вашингтон на встречу с представителями Внутренней налоговой службы, чтобы выяснить, не помешает ли связанная с сексом исследовательская деятельность фонда удовлетворению прошения об освобождении от налогообложения. Для клиники жизненно важным был приток средств от добровольных пожертвований и внешних грантов, особенно с учетом того, что университет больше не предоставлял помещение и не оказывал никакой косвенной поддержки. «Мы были максимально открыты, говоря о предмете наших изысканий, – рассказывал Фостер о встрече в налоговой. – При этом мы не вдавались в методологические подробности – а они и не