Решаю не дожидаться вечера и прошу Савельева отвезти меня домой после обеда, когда мы наконец-то отрываем себя от кровати второй раз за день.

В зал договорились сходить завтра, а ещё лучше во вторник, потому что завтра у нас совместная физра первой парой, а в последнее время препод вообще нас не жалеет, давая такие задания, что потом дрожат коленки. А до такого меня только Савельев доводил. Ну и вот. Препод.

Пока мы обедаем заказанной едой, потому что я с готовкой все ещё на Вы и по отчеству, пока снова принимаем душ, благо по очереди, пока собираемся, на улице уже смеркается, и все мои желания попасть домой до обеда стремительно тают.

Мама мне сожрёт весь мозг своими шуточками и намеками, точно знаю. Надо ей показать Артёма, пусть он мне подыграет и она над ним шутит, а то я одна уже не вывожу.

Садимся в машину, Тёма включает свой плейлист, потому что совсем недавно мы выяснили, что вкусы в музыке у нас схожи, и теперь с чистой совестью слушаем то его, то мою музыку, чтобы не ехать в тишине, и я замираю, когда ощущаю руку Савельева на своей коленке.

Что на него нашло?

Обычно он не трогает меня, когда мы едем, это Колосовы тискаются постоянно как ненормальные, а на Артёма это не очень похоже. За рулём он обычно удивительно сосредоточен, но я бы соврала, если бы сказала, что его рука не ощущается очень приятно.

Расслабляюсь от касаний и подпеваю одну из любимых песен, распластавшись на удобном сиденье. Хорошо быть маленькой, везде много места.

— Сейчас кое-что тебе покажу, — говорит Артём, и я хмурюсь. Мы всё-таки едем не домой? Куда он меня везёт? Что покажет?

Не успеваю подумать, а рука Савельева уже движется по бедру вверх, но из-за теплых штанов я практически её не ощущаю, хотя от одного взгляда на эти чертовы пальцы меня бросает в жар, а по спине бегут предательские мурашки. Он ведёт себя абсолютно спокойно, держит руль и смотрит на дорогу, как будто не его ладонь стремительно пробирается мне под пуховик, даже умудряется что-то мычать в такт песни, как будто подпевая.

Руки Савельева критически близко, и жар от ладони уже пробирается сквозь толщу одежды. Мне горячо, до невозможности горячо снова ощущать его. Дышать нечем, хочется открыть окна и вдохнуть свежего морозного воздуха, который сейчас необходим мне как никогда.

— Савельев, — шепчу хрипло, не в силах собраться из лужи в цельного человека, — мы не будем трахаться в машине, на мне слишком много одежды, прекрати.

— Не-а, — он ухмыляется, точно дьявол, и быстро ныряет пальцами под резинку штанов. — Не бойся, кончишь, даже не раздеваясь.

— А ты? — на выдохе и с тихим стоном, потому что его пальцы уже с силой давят на клитор сквозь тонкую ткань белья.

— Так и быть, подрочу в душе, вспоминая твои стоны. Обещай стонать послаще, чтобы мне понравилось.

Обещать не приходится. Он творит своими пальцами снова что-то невообразимое, все ещё не прекращая невозмутимо вести машину. Стоны непроизвольно срываются с губ, и удержать их внутри у меня не получается. Расстёгиваю пуховик и чуть стягиваю его с плеч, потому что невыносимо жарко, и закатываю глаза, когда Тёма проводит пальцами по клитору несколько раз, посылая по телу разряды тока.

Мне почти больно от наслаждения, но так сладко, что хочется кричать. Это какое-то сумасшествие, то, что мы творим в машине посреди города, но если быть сумасшедшими так круто, то я не готова лечиться, я хочу каждый день сходить с ума.

* * *

на следующий день Артём

После того, как решил заняться собой, даже вставать по утрам стало проще. Вроде понедельник, к первой паре, а я бодрячком уже стою у универа за пятнадцать минут до начала занятий. Февраль в этом году не холодный, уже март на носу, на улице вполне комфортно, если ты не Гаврилова. Та наверняка до июля будет ходить как капуста, потому что мёрзнет. Её на острова закинуть надо, где нет зимы, точно змея, не переносящая холод.

Сигареты не достаю, сам себе обещал не курить, хотя все ещё грешу вечерами на балконе, не могу резко бросить. Но сейчас терплю.

На душе как-то гадко, сам не знаю, какого черта. Хотя… знаю. Лизка говорит, что надо к тренеру идти, потому что времени прошло достаточно, и я вроде нормально себя веду, но… Ссу как лох последний, но не могу. Вылетел с позором, гордости не хватает идти обратно и просить вернуться. Обычно за мной все бегали, такой я ценный был, а тут корону задели, и я сразу на попятную.

Так тоже Гаврилова говорит, но в целом я с ней согласен. Мне стрёмно. Если выпрет ещё раз, я уже не возьму себя в руки. Пошлю хоккей нахер и в жизни больше не притронусь к конькам и клюшке. Я до противного принципиальный, если мне надо, точно знаю, что уже не вернусь и это будет последний шанс. Поэтому и оттягиваю.

Вижу, как во двор универа заходит Тоха, замечает меня и немного тушуется. Мы дерьмово ладим после всех его стычек с Гавриловой, точнее, не ладим никак. Он ходит мимо, я не обращаю внимания, всё. Столько лет дружбы псу под хвост.

— Здорова, — кивает головой и даже подходит пожать руку. Удивительно. Давно он такого не делал. Хотя обычно я с Колосом и мелкими тут торчу, а сегодня они где-то задерживаются, может, в этом дело? Не подходил из-за них? — Сава, когда вернёшься, а?

Бля, ещё один?

— Не знаю, — жму плечами и напрягаю спину. Вопросы про хоккей меня все ещё выводят из себя. — Надо к тренеру сходить, может есть местечко. Нет, значит нет, унижаться не буду.

— Я не про хоккей, — Тоха хмыкает и закуривает сигарету. Отворачиваюсь, чтобы не соблазниться на запах. Я кремень, я держусь. — Я про всего тебя. Где нормальный Сава? Бабник и душа компании. Что за милый мальчик на его место пришел? Где тусовки, где миллионы разбитых сердец, Сава?

Бесит. Может, треснуть ему ещё раз?

— Коваль, ты перепутал что-то? Какой милый мальчик? — поворачиваюсь к старому другу, надеясь, что шутит, но он не шутит. Серьезно говорит, хмурится.

— Да ты давно себя видел? Таскаешься за своей Гавриловой, как щенок. Приворожила ведьма? Втрескался, да? А как же «я не для отношений, мне гулять хочется»? Всё? Нагулялся? Когда